От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

- У вас был хороший контакт с его родителями?

- Да. Родители относились ко мне как к женщине, которую выбрал их сын. А он для них был светом в окошке. Они делали для него все, что могли. Больше, чем они сделали для него, никто бы не смог сделать. Они всю свою жизнь вложили в него. Владимир Спиридонович и Мария Ивановна были очень хорошими родителями.

- А как он к ним относился?

- Его отношению к родителям можно было позавидовать. Он относился к ним бережно, никогда ничем их не обидел. Иногда, конечно, они бывали чем-нибудь недовольны, а он с ними не согласен. И всегда в такой ситуации он лучше промолчит, чем причинит им боль.

- Как вам было с ним первые годы?

- Первый год после того как поженились, мы жили душа в душу. Было ощущение постоянной радости и праздника. И потом, когда я была беременна нашей старшей, Машей. Она родилась, когда я училась на четвертом курсе, а он уехал на год учиться в Москву.

- Все это время вы не виделись?

- Я каждый месяц ездила к нему в Москву. И он приезжал один или два раза. Нельзя было чаще.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Один раз он приехал из Москвы на пару дней и ухитрился сломать руку. В метро кто-то пристал к нему, и он отметелил эту шпану. Результат - сломал руку. В дзюдо ведь не атакующая техника. Володя очень расстроился: "В Москве этого не поймут. Боюсь, будут последствия". И были действительно какие-то неприятности, он в подробности не посвящал. В конце концов все обошлось.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Результатом его учебы и стала командировка в Германию. Он должен был ехать в Берлин, но тут один Володин знакомый рекомендовал его шефу группы в Дрездене, потому что сам тоже был ленинградец. Этот знакомый работал в Дрездене, и срок его командировки заканчивался. Вот он и порекомендовал на свое место Володю. Командировка в Берлин, правда, считалась более престижной, а работа, видимо, более интересной, с выходом на Западный Берлин. Впрочем, в подробности я никогда не вникала, да он и не посвящал. Между нами никогда не было разговоров на эту тему.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Они подошли друг другу по всем статьям. Потом у нее, конечно, характер стал проявляться. Она же не боится говорить правду. И даже не боится сама про себя говорить: "Я иногда становлюсь такая душная". Я как-то купил кресло-качалку и никак не мог запихнуть его в машину. Она стала мне советовать: "Вот так надо повернуть, а не так..." А оно у меня никак не запихивается, да еще тяжелое. Я говорю: "Люда, абсолютно замолчи". Она чуть ли не в истерику сорвалась: "Ну почему вы, мужики, все такие тупые?"

Люда очень хозяйственная. Когда я приезжал к ним, она всегда очень быстро все делала. Настоящая женщина, которая может всю ночь не спать, веселиться, а утром квартиру прибрать и все приготовить...

Людмила младше меня на пять лет. До того, как стать стюардессой, она училась в техническом вузе и сама бросила его, ушла с третьего курса. Думала, куда поступать. В этот момент мы с ней познакомились, и это, можно сказать, повлияло на нее. Она начала спрашивать, советоваться, куда ей пойти учиться. Я сказал, что в университет. Но на филфак решила пойти сама. Сначала на подготовительное отделение. Потом поступила на испанскую филологию, стала заниматься языками. Выучила два языка: испанский и французский. Там же преподавали португальский, но он так и остался у нее в зачаточном состоянии. Зато в Германии стала бегло говорить по-немецки.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Перед отъездом в Германию у них Маша родилась. У моего бывшего тестя была дача за Выборгом, шикарное место, и мы, когда ее из роддома забрали, поехали туда и все там жили: Володя, Люда, я с женой... Мы, конечно, праздновали рождение Маши... По вечерам такие танцы устраивали... "Держи вора, держи вора, поймать его пора!" Вовка здорово движется. Хотя в бальных танцах я его не замечал.

Перед поездкой Людмилу проверили. Начали эту проверку еще когда я учился в Москве. В тот момент было еще неизвестно, куда именно я поеду, и требования для членов семьи были максимально жесткие. Надо было, например, чтобы жена по состоянию здоровья могла работать в условиях жаркого и влажного климата. А то представьте себе: пять лет тебя готовили, учили, и вот наконец надо ехать за границу на работу, на боевой участок, а жена по состоянию здоровья не может. Это ведь ужасно!

И мою жену проверили по полной программе. Ей об этом, конечно, ничего не сказали. Только после всего уже вызвали в отдел кадров университета и сообщили, что она прошла спецпроверку.

И мы поехали в Германию.

РАЗВЕДЧИК

"ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОВИНЦИЯ"

- Вы пришли в КГБ в 1975 году, а окончательно уволились оттуда в 1991-м. Шестнадцать лет. Сколько из них за границей?

- Неполных пять. Я работал только в ГДР, в Дрездене. Мы приехали туда в 1985 году, а уехали уже после падения Берлинской стены, в 1990-м.

- Хотелось за границу?

- Хотелось.

- Но ведь в ГДР, да и в других соцстранах, КГБ работал практически официально. Как сказал один из ваших бывших коллег, ГДР - это провинция с точки зрения разведработы.

- Наверное. Впрочем, и Ленинград с этой точки зрения провинция. Но в этих провинциях у меня всегда все было успешно.

- Но это, видимо, оказался не "Щит и меч"? Как насчет романтики в разведке?

- Не забывайте, что я к тому времени уже десять лет проработал в органах. О какой романтике вы говорите?

Разведка всегда была самой фрондирующей структурой в КГБ. Влияло и то, что сотрудники годами жили за границей. Три года в капстране или четыре-пять в так называемом соцлагере, потом девять месяцев переподготовки в Москве и опять за границу. У меня, например, есть друзья, один 20 лет отработал в Германии, другой - 25. Когда приезжаешь на девять месяцев между двумя поездками, не успеваешь въехать в эту нашу жизнь. А когда уже возвращались из-за границы, начинали с трудом вживаться в действительность, видели, что у нас делалось... А мы-то, молодые, общались со старшими товарищами. Я говорю сейчас не о стариках, помнивших еще сталинские времена, а о людях с опытом работы, скажем так. А это уже было совсем другое поколение, с другими взглядами, оценками, настроениями.

Один из моих друзей работал в Афганистане старшим группы по линии безопасности. Когда он оттуда вернулся, мы, естественно, о многом с ним говорили. У нас ведь тогда как было? Все, что связано с Афганистаном, - сплошное ура! Очень патриотично. И вот мы сидели, разговаривали. И я спросил, как он оценивает результаты своей работы в Афганистане. А дело в том, что при нанесении ракетно-бомбовых ударов, как теперь говорят, нужна была его подпись. То есть без его подписи решения о бомбардировке не принимались. Его ответ был для меня шокирующим. Он так внимательно посмотрел на меня и сказал: "Ты знаешь, я свои результаты оцениваю по количеству документов, которые я не подписал". Это, конечно, подействовало на меня как удар. После таких разговоров задумываешься, что-то переосмысливаешь.

Ведь это говорили люди, которых мы уважали, авторитеты в хорошем смысле слова. И вдруг их мнение шло вразрез с общепринятыми, устоявшимися шаблонами.

В разведке тогда позволяли себе мыслить иначе, говорить такое, что мало кто мог себе позволить.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Мы приехали в Дрезден в 1986 году. К тому времени я уже окончила университет. Маше был год. Ждали второго ребенка. Катя родилась в Дрездене. Немецкий я знала на уровне школы. Не больше.

Меня перед поездкой специально никак не инструктировали. Прошла медкомиссию - и все. Наши ведь в ГДР работали вполне легально. Жили мы в доме германской госбезопасности - "Штази". Соседи знали, где мы работаем, а мы знали, где работают они. Но вот интересно. Мы приехали, когда в СССР уже началась перестройка. А они все еще серьезно верили в светлое будущее коммунизма.

- Чем конкретно вы занимались?

- Это была работа по линии политической разведки. Получение информации о политических деятелях, о планах потенциального противника.

- Правильно ли нам объяснили профессионалы, что вы занимались "разведкой с территории"?

- Довольно точно, хотя такая формулировка предполагала разведку с территории СССР. Мы работали с территории Восточной Германии. Нас интересовала любая информация по линии, как раньше говорили, главного противника, а главным противником считалось НАТО.

- Вы ездили в Западную Германию?

- Пока работал в ГДР, нет, ни разу.

- Так в чем же все-таки заключалась работа?

- Обыкновенная разведдеятельность: вербовка источников информации, получение информации, обработка ее и отправка в центр. Речь шла об информации о политических партиях, тенденциях внутри этих партий, о лидерах - и сегодняшних и возможных завтрашних, о продвижении людей на определенные посты в партиях и государственном аппарате. Важно было знать, кто, как и что делает, что творится в МИДе интересующей нас страны, как она выстраивает свою политику по разным вопросам в разных частях света. Или - какова будет позиция наших партнеров на переговорах по разоружению, например. Конечно, чтобы получить такую информацию, нужны источники. Поэтому параллельно шла работа по вербовке источников и добыче информации, а также по ее обработке и анализу. Вполне рутинная работа.

"И НИКАКОГО СПОРТА"

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

О делах дома не говорили. Думаю, накладывал отпечаток характер работы мужа. В КГБ всегда была установка: с женой не делиться. Бывали, говорят, случаи, когда излишняя откровенность приводила к плачевным последствиям. Всегда исходили из того, чем меньше жена знает, тем крепче спит. Я довольно много общалась с немцами, и если какое-то знакомство было нежелательным, Володя мне об этом говорил.

- Жизнь-то в ГДР, наверное, была лучше, чем в Питере?

- Да, мы приехали из России, где очереди и дефицит, а там всего было много. Тут-то я килограммов двенадцать и прибавил. Стал весить восемьдесят пять.

- А сейчас сколько весите?

- Семьдесят пять.

- Что же вы там так распустились?

- Давайте я честно скажу...

- Пиво?

- Конечно! Мы регулярно ездили в маленький городишко Радеберг, а там был один из лучших пивных заводов в Восточной Германии. Я брал такой баллон на три с лишним литра. Пиво в него наливаешь, потом краник нажимаешь - и пьешь как из бочки. Вот и получалось в неделю регулярно 3,8 литра пива. И до работы два шага от дома, так что лишние калории не сбросишь.

- И никакого спорта?

- У нас там не было для этого условий. Да и работали очень много.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Мы жили в служебной квартире в немецком доме. Дом большой, двенадцать подъездов. Пять квартир занимала наша группа. Только Володин шеф с женой жили в другом доме. А рядом в подъезде еще четыре квартиры, где жили военные разведчики. Все остальные - немцы, сотрудники госбезопасности ГДР.

Наша группа работала в отдельном здании, в огороженном немецком особняке. То ли трехэтажный, то ли четырехэтажный... Не помню. Но от дома до этого особняка было минут пять ходьбы. Из окон своего кабинета Володя видел маленькую Катю в яслях. Утром он заводил Машу в детский садик - это прямо под окнами нашей квартиры, а потом Катю в ясли.

Обедать он всегда приходил домой. Да и все ребята дома обедали. Иногда вечерами собирались у нас, приходили друзья по работе, бывали и немцы. Мы дружили с несколькими семьями. Бывало весело - разговоры в основном ни о чем, шутки, анекдоты. Володя хорошо рассказывает анекдоты.

А в выходные мы уезжали за город. У нас была служебная машина - "Жигули". Это в ГДР считалось вполне приличным уровнем. Ну, по сравнению с местным "трабантом", во всяком случае. У них, кстати, тоже в то время машину достать было непросто, как и у нас. Так вот, в выходные мы куда-то обязательно выезжали всей семьей. Там очень много красивых мест вокруг Дрездена - например, так называемая Саксонская Швейцария. Минут 20 - 30 ехать от города. Гуляли, сосиски какие-то ели с пивом. И домой.

"НАСОЧИНЯЛИ-ТО СКОЛЬКО!"

- У вас были какие-то очевидные удачи во время работы в Дрездене?

- У меня хорошо шла работа. Считалось нормальным, если во время работы в загранкомандировке было одно повышение в должности. Меня повышали дважды.

- В какой же должности вы приехали в ГДР?

- Я был старшим оперуполномоченным. Следующая должность - помощник начальника отдела. И вот это считалось уже очень хорошим ростом. Я стал помощником, а потом еще старшим помощником начальника отдела. Дальше повышать уже было некуда. Там уже шел руководящий уровень, а у нас был только один начальник. И в качестве поощрения меня сделали членом парткома представительства КГБ.

- Писали, что вы принимали участие в операции "Луч". Это что такое?

- Точно не знаю. Я ею не занимался. Даже не знаю, проводилась ли она или нет. Имеется в виду, насколько я понимаю, работа по политическому руководству ГДР. Я к этому не имел отношения.

- Но, как говорят, именно вы контролировали бывшего секретаря дрезденского обкома СЕПГ Ханса Модрофа.

- Я встречался с Модрофом пару раз на официальных приемах. Этим и ограничилось наше знакомство. Он общался с людьми иного уровня - командующим армией, нашим старшим офицером связи. А вообще мы не работали по партийным функционерам. В том числе, кстати, и нашим. Было запрещено.

- И документацию по истребителю "Еврофайтер" вы не добывали?

- Я не занимался технической разведкой, не работал по этой линии. Что же насочиняли-то обо мне столько? Полная чушь!

- Так, чтобы на супершпиона тянуло. А вы от всего отказываетесь. За что же вас, интересно, повышали?

- За конкретные результаты в работе - так это называется. Они измерялись количеством реализованных единиц информации. Добывал какую-то информацию из имеющихся в твоем распоряжении источников, оформлял, направлял в инстанции и получал соответствующую оценку.

- Вы отвечаете как разведчик, то есть ничего не отвечаете. А тут еще бывший шеф восточногерманской разведки Маркус Вольф вас обидел. Рассказал, что бронзовую медаль "За заслуги перед Национальной народной армией ГДР", которую вам там вручили, давали чуть ли не каждой секретарше, если за ней не числилось грубых нарушений.

- Все правильно сказал Маркус Вольф. И ничего обидного в его словах нет. Скорее наоборот. Он просто подтвердил, что у меня не было грубых нарушений. Только медаль по-моему называется не "за заслуги", а "За выдающиеся заслуги перед Национальной народной армией ГДР".

- Вы не ждете каких-то сенсационных публикаций о вас, скажем, в той же Германии? Ближе к выборам, например.

- Нет... Честно говоря, нет.

Довольно смешно читать всю эту ерунду в газетах. Вот сейчас я не без любопытства узнаю, что в западных странах ищут агентов, которых я завербовал. Чушь все это. Ведь наши друзья, так мы называли сотрудников госбезопасности ГДР, дублировали все, что мы делали. Это все сохранилось в их архивах. Поэтому нельзя сказать, что я занимался какими-то тайными операциями, которые были вне поля зрения местных гэдээровских органов власти, в данном случае - органов госбезопасности. Мы значительную часть работы проводили через граждан ГДР. Они все там на учете. Все прозрачно и понятно.

И обо всем этом известно немецкой контрразведке.

Я не работал против интересов Германии. Это абсолютно очевидная вещь. Более того, если бы это было иначе, то я после ГДР не въехал бы ни в одну страну Западной Европы. Я же не был тогда таким высокопоставленным чиновником, как сегодня. А я выезжал много раз, в том числе и в Германию. Мне даже некоторые сотрудники МГБ ГДР писали письма, когда я уже работал в Петербурге вице-мэром. И на одном из приемов я так сказал германскому консулу: "Имейте в виду, я получаю письма, это мои личные связи. Я понимаю, что у вас там кампания какая-то против бывших сотрудников госбезопасности, их ловят, преследуют по политическим мотивам, но это мои друзья, и я от них отказываться не буду". Он мне ответил: "Мы все понимаем, господин Путин. Какие вопросы? Все ясно". Они прекрасно знали, кто я и откуда приехал. Я этого и не скрывал.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Конечно, жизнь в ГДР очень отличалась от нашей: чистые улицы, вымытые окна - они их раз в неделю моют, обилие товаров, не такое, как в Западной Германии, наверное, но все же лучше, чем в России. Еще меня одна деталь поразила. Пустяк - не знаю, стоит ли и рассказывать вам? Это, знаете, как немки развешивают белье. Утром, до работы, часов в семь, они выходят во двор. Там стоят такие металлические столбики, и каждая хозяйка натягивает свою веревку и ровными-ровными рядами вешает белье на прищепки. Все одинаково.

У немцев был очень упорядочен быт, да и уровень жизни выше, чем у нас. Думаю, что и получали сотрудники МГБ больше, чем наши ребята. Я могла судить об этом по тому, как жили наши немецкие соседи. Мы, конечно, пытались экономить, копили на машину. Потом, когда вернулись, купили "Волгу". Часть зарплаты там нам платили в немецких марках, часть в долларах. Но мы особенно и не тратили деньги, разве что на еду. Мы же ни за что не платили - жили в казенной квартире с казенной посудой. В общем, жили на чемоданах и мечтали вернуться домой. Очень хотелось домой! Правда, мы хорошо чувствовали себя в ГДР. Четыре года прошло, а за эти четыре года страна и город, в котором живешь, становятся почти твоими. И когда рушилась Берлинская стена и стало уже понятно, что это конец, было такое ужасное чувство, что страны, которая стала тебе почти родной, больше не будет.

"КАК НАКАРКАЛ!"

- Если немецкая контрразведка, как вы говорите, знает все о вашей деятельности в ГДР, то это означает, что она знает все и о тех, с кем работали вы и разведгруппа. Вся ваша агентура провалена?

- Мы все уничтожили, все наши связи, контакты, все наши агентурные сети. Я лично сжег огромное количество материалов. Мы жгли столько, что печка лопнула.

Жгли днем и ночью. Все наиболее ценное было вывезено в Москву. Но оперативного значения и интереса уже не представляло - все контакты прерваны, работа с источниками информации прекращена по соображениям безопасности, материалы уничтожены или сданы в архив. Аминь!

- Когда это?

- В 1989-м. Когда начали громить управление Министерства госбезопасности. Мы опасались, что могут прийти и к нам.

- Но ведь тех, кто громил МГБ, можно понять, вам так не кажется?

- Можно, вот только форма, в которую вылился их протест, вызывала досаду.

Я из толпы наблюдал, как это происходило. Люди ворвались в управление МГБ. Какая-то женщина кричала: "Ищите вход под Эльбой! У них там узники томятся по колено в воде!" Какие узники? Почему под Эльбой? Там было помещение типа следственного изолятора, но не под Эльбой, конечно.

Конечно, это была обратная реакция. Я понимал этих людей, они устали от контроля со стороны МГБ, тем более что он носил тотальный характер. Общество действительно было абсолютно запугано. В МГБ видели монстра.

Но МГБ тоже было частью общества и болело всеми теми же болезнями. Там работали очень разные люди, но те, кого знал я, были приличными людьми. Со многими из них я подружился, и то, что сейчас их все пинают, думаю, так же неправильно, как и то, что делала система МГБ ГДР с гражданским обществом Восточной Германии, с ее народом.

Да, наверное, были среди сотрудников МГБ и такие, которые занимались репрессиями. Я этого не видел. Не хочу сказать, что этого не было. Просто я этого лично не видел.

ГДР стала для меня в некотором смысле открытием. Мне-то казалось, что я еду в восточноевропейскую страну, в центр Европы. На дворе был уже конец 80-х годов. И вдруг, общаясь с сотрудниками МГБ, я понял, что и они сами, и ГДР находились в состоянии, которое пережил уже много лет назад Советский Союз.

Это была жестко тоталитарная страна по нашему образу и подобию, но 30-летней давности. Причем трагедия в том, что многие люди искренне верили во все эти коммунистические идеалы. Я думал тогда: если у нас начнутся какие-то перемены, как это отразится на судьбах этих людей?

И как накаркал. Действительно, трудно было себе представить, что в ГДР могут начаться такие резкие изменения. Да никому и в голову это не приходило! Более того, когда они начались, мы не отдавали себе отчет, чем это может закончиться. Иногда, конечно, возникали мысли, что этот режим долго не продержится. Влияло, конечно, и то, что у нас уже начиналась перестройка, начинали открыто обсуждать многие закрытые прежде темы. А здесь - полное табу, полная консервация общества. Семьи разбиты. Часть родственников живет по ту сторону стены, половина - по эту. За всеми следят. Конечно, это было ненормально, неестественно.

- А вас-то не тронули, когда громили МГБ?

- Люди собрались и вокруг нашего здания. Ладно, немцы разгромили свое управление МГБ. Это их внутреннее дело. Но мы-то уже не их внутреннее дело. Угроза была серьезная. А у нас там документы. Никто не шелохнулся, чтобы нас защитить.

Мы были готовы сделать это сами, в рамках договоренностей между нашими ведомствами и государствами. И свою готовность нам пришлось продемонстрировать. Это произвело необходимое впечатление. На некоторое время.

- У вас была охрана?

- Да, несколько человек.

- Вы не пробовали выйти и поговорить с людьми?

- Через некоторое время, когда толпа снова осмелела, я вышел к людям и спросил, чего они хотят. Я им объяснил, что здесь советская военная организация. А из толпы спрашивают: "Что же у вас тогда машины с немецкими номерами во дворе стоят? Чем вы здесь вообще занимаетесь?" Мол, мы-то знаем. Я сказал, что нам по договору разрешено использовать немецкие номера. "А вы-то кто такой? Слишком хорошо говорите по-немецки", - закричали они. Я ответил, что переводчик.

Люди были настроены агрессивно. Я позвонил в нашу группу войск и объяснил ситуацию. А мне говорят: "Ничего не можем сделать без распоряжения из Москвы. А Москва молчит". Потом, через несколько часов, наши военные все же приехали. И толпа разошлась. Но вот это "Москва молчит"... У меня тогда возникло ощущение, что страны больше нет. Стало ясно, что Союз болен. И это смертельная, неизлечимая болезнь под названием паралич. Паралич власти.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Я видела, что творилось с соседями по дому, когда в ГДР начались все эти революционные события. Моя соседка, с которой я дружила, неделю плакала. Она плакала именно по утраченной идее, по крушению того, во что они всю жизнь верили. Для них это стало крушением всего - жизни, карьеры. Они же все остались без работы, был запрет на профессию. У Кати в садике была воспитательница, по призванию воспитательница. После падения стены она уже не имела права работать в садике и воспитывать детей. Они же все были сотрудниками МГБ. Она пережила психологический кризис, потом все-таки как-то справилась, пошла работать в дом для престарелых.

Еще одна знакомая немка из ГДР устроилась в западную фирму. Она работала там уже довольно долго и вполне успешно, когда вдруг ее шеф в пылу какой-то дискуссии сказал, что все бывшие гэдээровцы тупые, необразованные и неспособные - в общем, люди второго сорта. Она все это выслушала и говорит: "А вот я из ГДР. Вы считаете меня тоже ни на что не способной?" Шеф замолчал, не нашелся, что ответить, а претензий к ней по работе у него никаких не было.

- Вы переживали, когда рухнула Берлинская стена?

- На самом деле я понимал, что это неизбежно. Если честно, то мне было только жаль утраченных позиций Советского Союза в Европе, хотя умом я понимал, что позиция, которая основана на стенах и водоразделах, не может существовать вечно. Но хотелось бы, чтобы на смену пришло нечто иное. А ничего другого не было предложено. И вот это обидно. Просто бросили все и ушли.

У меня потом, уже в Питере, была одна любопытная встреча с Киссинджером, и он неожиданно подтвердил то, о чем я тогда думал. Была такая комиссия - "Киссинджер - Собчак" - по развитию Петербурга, привлечению иностранных инвестиций. Киссинджер приезжал, по-моему, пару раз. Как-то я его встречал в аэропорту. Мы сели в машину и поехали в резиденцию. По дороге он меня расспрашивал, откуда я взялся, чем занимался. Такой любопытный дед. Кажется, что спит на ходу, а на самом деле все видит и слышит. Мы говорили через переводчика. Он спрашивает: "Вы давно здесь работаете?" Я ответил, что около года. А дальше у нас был такой диалог.

- А до этого где работали?

- До этого в Ленсовете.

- А до Ленсовета?

- В университете.

- А до университета?

- А до этого я был военным.

- В каких войсках?

Ну думаю, сейчас я тебя огорчу: "Вы знаете, я работал по линии разведки". Он спокойно: "За границей работали?" Я: "Работал. В Германии". Он: "В Восточной или Западной?" - "В Восточной". Он: "Все приличные люди начинали в разведке. Я тоже". Я не знал, что Киссинджер работал в разведке. А то, что он сказал потом, было для меня неожиданно и очень интересно. Он сказал: "Вы знаете, меня сейчас очень критикуют за мою позицию в то время в отношении СССР. Я считал, что Советский Союз не должен так быстро уходить из Восточной Европы. Мы очень быстро меняем баланс в мире, и это может привести к нежелательным последствиям. И мне сейчас это ставят в вину. Говорят: вот ушел же Советский Союз, и все нормально, а вы считали, что это невозможно. А я действительно считал, что это невозможно". Потом он подумал и добавил: "Честно говоря, я до сих пор не понимаю, зачем Горбачев это сделал".

Я совершенно не ожидал услышать от него такое. Ему сказал и сейчас говорю: Киссинджер был прав. Мы избежали бы очень многих проблем, если бы не было такого скоропалительного бегства.

ДЕМОКРАТ

"РАЗВЕДЧИКИ БЫВШИМИ НЕ БЫВАЮТ"

- Вы не думали о том, что и КГБ исчерпал себя?

- Почему я позднее отказался от работы в центральном аппарате, в Москве? Мне же предлагали. Я уже понимал, что будущего у этой системы нет. У страны нет будущего. А сидеть внутри системы и ждать ее распада... Это очень тяжело.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Помню, с какой болью и негодованием Володя говорил о том, как наши сдали всю разведку в Германии. Он говорил: "Так вообще нельзя делать! Как же можно? Понимаю, что я могу ошибаться, но как могут ошибаться те, о ком мы думаем как о высочайших профессионалах?" Он был очень разочарован. Я ему сказал: "Знаешь, Володя, ты мне не вкручивай!". Он: "Я уйду из КГБ!" А я ему: "Разведчики бывшими не бывают!"

Володя искренне говорил, и я, в принципе, ему верил. Хотя как можно отказаться от тех знаний, от той информации, которая в тебе сидит? Естественно, ты можешь не работать в этой организации, но взгляд и образ мыслей остаются.

То, что мы делали, оказалось никому не нужным. Что толку было писать, вербовать, добывать информацию? В центре никто ничего не читал. Разве мы не предупреждали о том, что может произойти, не рекомендовали, как действовать? Никакой реакции. Кому же нравится работать на корзину, вхолостую? Тратить годы своей жизни. На что? Просто получать зарплату?

Вот, например, мои друзья, которые работали по линии научно-технической разведки, добыли за несколько миллионов долларов информацию о важном научном открытии. Самостоятельная разработка подобного проекта обошлась бы нашей стране в миллиарды долларов. Мои друзья его добыли, направили в Центр. Там посмотрели и сказали: "Великолепно. Суперинформация. Спасибо. Всех вас целуем. Представим к наградам". А реализовать не смогли, даже не попытались. Технологический уровень промышленности не позволил.

Короче, когда в январе 1990 года мы вернулись из Германии, я еще оставался в органах, но потихоньку начал думать о запасном аэродроме. У меня было двое детей, и я не мог все бросить и пойти неизвестно куда. Чем заниматься?

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Когда Володя вернулся из Германии, он мне сказал: "Мне предлагают в Москву ехать или идти в Питере на повышение". Мы стали рассуждать, что лучше, и я говорю: "В Москве-то начальники все, там нормальных людей нет - у одного в министерстве дядя, у другого - брат, у третьего - сват. А у тебя там никого нет, как же ты там будешь?" Он подумал и ответил: "Все-таки Москва... Там перспективы".

Но я видел: он явно склонялся остаться в Петербурге.

"НУ И ... С НИМ!"

Я с удовольствием пошел "под крышу" Ленинградского государственного университета в расчете написать кандидатскую, посмотреть, как там и что, и, может быть, остаться работать в ЛГУ. Так в 90-м я стал помощником ректора университета по международным связям. Как у нас говорили, работал в действующем резерве.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Перестройку и все то, что происходило в 1986-1988 годах, мы в Германии наблюдали только по телевизору. Поэтому о том воодушевлении, о том подъеме, который был у людей в те годы, я знаю только по рассказам. Для нас это все осталось за кадром.

Когда мы вернулись домой, я даже как-то не заметила перемен: те же дикие очереди, карточки, талоны, пустые прилавки. Мне первое время после возвращения было даже страшно по магазинам ходить. Я не могла, как некоторые, искать, где подешевле, выстаивать очереди. Просто заскакивала в ближайший магазин, покупала самое необходимое - и домой. Впечатления были ужасные.

К тому же никаких особых денежных накоплений за годы работы в Германии у нас не было. Все деньги "съела" покупка автомобиля. Правда, наши соседи-немцы отдали нам свою старую стиральную машину, 20-летней давности. Мы привезли ее с собой, и она еще лет пять нам служила.

Да и на работе у мужа ситуация изменилась. Несмотря на то что, по моим ощущениям, его работа в Германии была успешной, он явно задумывался, что будет дальше. Мне кажется, в какой-то момент он понял, что дело его жизни исчерпало себя. И конечно, было непросто, расставшись с прошлым, принять решение уйти в политику.

Ректором ЛГУ тогда был Станислав Петрович Меркурьев. Очень хороший человек и блестящий ученый.

В ЛГУ я начал писать диссертацию. Выбрал себе научного руководителя - Валерия Абрамовича Мусина, одного из лучших специалистов в области международного права. Выбрал тему по международному частному праву, начал составлять план работы.

В университете я восстановил связь с друзьями по юрфаку. Некоторые остались здесь же работать, защитились, стали преподавателями, профессорами. Один из них и попросил меня помочь Анатолию Собчаку, который к этому времени стал председателем Ленсовета.

Он просто сказал мне, что у Собчака никого нет в команде, его окружают какие-то жулики, и спросил, не могу ли я Собчаку помочь. "Каким образом?" - поинтересовался я. "Перейти к нему на работу из университета". - "Знаешь, надо подумать. Ведь я сотрудник КГБ. А он об этом не знает. Я его могу скомпрометировать". "Ты с ним поговори", - посоветовал приятель.

Надо сказать, что Собчак был в этот момент уже человеком известным и популярным. Я действительно с большим интересом смотрел за тем, что и как он делает, как он говорит. Не все, правда, мне нравилось, но уважение он у меня вызывал. Тем более было приятно, что это преподаватель нашего университета, у которого я учился.

Правда, когда я был студентом, у меня не было с ним никаких личных связей. Хотя позже очень много писали, что я был чуть ли не его любимым учеником. Это не так: он был просто одним из тех преподавателей, которые один-два семестра читали у нас лекции.

Я встретился с Анатолием Александровичем в Ленсовете, в его кабинете. Хорошо помню эту сцену. Зашел, представился, все ему рассказал. Он человек импульсивный, и сразу мне: "Я переговорю со Станиславом Петровичем Меркурьевым. С понедельника переходите на работу. Все. Сейчас быстро договоримся, вас переведут". Я не мог не сказать: "Анатолий Александрович, я с удовольствием это сделаю. Мне это интересно. Я даже этого хочу. Но есть одно обстоятельство, которое, видимо, будет препятствием для этого перехода". Он спрашивает: "Какое?" Я отвечаю: "Я вам должен сказать, что я не просто помощник ректора, я - кадровый офицер КГБ". Он задумался - для него это действительно было неожиданностью. Подумал-подумал и выдал: "Ну и .... с ним!"

Такой реакции, я конечно, не ожидал, хотя за эти годы ко многому привык. Мы ведь с ним видимся первый раз, он - профессор, доктор юридических наук, председатель Ленсовета - и он вот так, что называется, открытым текстом мне ответил.

После этого говорит: "Мне нужен помощник. Если честно, то я боюсь в приемную выйти. Я не знаю, что там за люди". В то время там как раз работали скандально известные теперь деятели, которые сослужили Собчаку плохую службу.

Ребята, сидевшие у Собчака в приемной и на тот момент как бы составлявшие его ближайшее окружение, вели себя жестко, грубо, в лучших традициях комсомольской, советской школы. Это вызывало, конечно, сильное раздражение в депутатском корпусе и очень быстро привело к конфликту между Собчаком и Ленсоветом. Поскольку я это понимал, то прямо сказал Анатолию Александровичу, что с удовольствием приду к нему работать, но тогда я должен буду сказать своему руководству в КГБ, что ухожу из университета.

Это был довольно деликатный для меня момент - сообщить вышестоящим начальникам, что я намереваюсь поменять работу.

Я пришел к своему руководству и сказал: "Мне Анатолий Александрович предлагает перейти из университета к нему на работу. Если это невозможно, я готов уволиться". Мне ответили: "Нет, зачем? Иди, спокойно работай, никаких вопросов".

"ВОПРОСОВ БОЛЬШЕ НЕТ!"

Мои начальники - люди довольно тонкие и понимающие обстановку вокруг - не стали мне ставить никаких условий. Поэтому, хотя формально я числился в органах безопасности, в здании управления практически не появлялся.

Что характерно и интересно - начальство ни разу не пыталось использовать меня в оперативных целях. Я думаю, понимали, что это бессмысленно. Кроме того, в тот момент все, включая правоохранительные органы, находилось в состоянии разложения.

ВЛАДИМИР ЧУРОВ, заместитель председателя Комитета по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга:

До 91-го года кабинеты в Смольном были четко поделены: в кабинетах больших начальников висели два портрета - Ленина и Кирова, а в кабинете чиновников рангом пониже - один Ленин. После того как их портреты сняли, остались только пустые крюки. И каждый выбирал, кого повесить у себя в кабинете вместо вождей революции. Все в основном выбирали портрет Ельцина. Путин заказал себе Петра Первого.

Ему принесли два портрета на выбор: один романтический портрет - молодой Петр, кудрявый, задорный, в латах времен "великого посольства"; второй, который Путин и выбрал, - гравированный, один из самых последних портретов Петра Первого. Портрет тех лет, когда, собственно, его реформы шли наиболее активно. Именно тогда, после завершения неудачного прусского похода и Северной войны, Петр заложил основы Российской империи.

Я думаю, Владимир Владимирович не случайно для своего кабинета этого Петра выбрал, редкого, мало кому известного. Петр на этой гравюре достаточно мрачный, озабоченный, я бы сказал.

Один раз, правда, мои коллеги из органов все-таки попытались воспользоваться моей близостью к Собчаку. Он тогда много ездил по командировкам, часто отсутствовал в городе. На хозяйстве он оставлял меня. Как-то он в спешке куда-то в очередной раз уезжал, а срочно нужна была его подпись под документом. Документ не успели подготовить, а Собчак уже не мог ждать. Тогда он взял три чистых листа бумаги, поставил на них внизу свою подпись и отдал мне: "Доделайте". И уехал.

В тот же вечер ко мне зашли коллеги из КГБ. Поговорили о том о сем, и издалека начали заходить, мол, хорошо бы подпись Собчака получить под одним документом, давай обсудим. Но я-то уже опытный был деятель - столько лет без провала, - так что сразу все понял. Достал папку, открыл ее, показал пустой лист с подписью Собчака. И я, и они понимали, что это - свидетельство очень высокой степени доверия Собчака ко мне. "Вы видите, этот человек мне доверяет? Ну и что? - говорю, - Что вы хотите от меня?" Они моментально дали задний ход: "Никаких вопросов больше. Извини". И все закончилось, так и не начавшись.

Тем не менее это была ненормальная ситуация, ведь я продолжал получать у них зарплату. Которая, кстати, была больше, чем в Ленсовете. Но довольно скоро возникли обстоятельства, заставившие меня подумать о том, чтобы написать рапорт об увольнении.

Отношения с депутатами Ленсовета складывались не всегда легко. Прежде всего из-за того, что они часто лоббировали чьи-то интересы. И как-то подошел ко мне один депутат: "Знаешь, тут надо кое-кому помочь. Не мог бы ты сделать то-то и то-то". Я его раз послал, второй. А на третий он мне и заявляет: "Тут нехорошие люди, враги всякие, пронюхали, что ты на самом деле сотрудник органов безопасности. Это срочно надо заблокировать. Я готов тебе в этом помочь, но и ты мне окажи услугу".

Я понял, что меня в покое не оставят и будут просто-напросто шантажировать. И тогда я принял непростое для себя решение - написал рапорт об увольнении. Надоел этот наглый шантаж.

Для меня это было очень тяжелое решение.

Хотя я уже почти год фактически в органах не работал, но все равно вся моя жизнь была связана с ними. К тому же это был 90-й год: еще не развалился СССР, еще не было августовского путча, то есть окончательной ясности в том, куда пойдет страна, еще не было. Собчак, безусловно, был ярким человеком и видным политическим деятелем, но связывать с ним свое будущее было достаточно рискованно. Все могло просто в один момент развернуться. При этом я с трудом представлял себе, что буду делать, если потеряю работу в мэрии. Подумал, что в крайнем случае вернусь в университет писать диссертацию, буду где-то подрабатывать.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7