Рефераты
 

Политический аспект революционного процесса

p align="left">Другим подобным методом выступает прямое политическое насилие, которое на радикальном этапе нередко принимает форму революционного террора. Радикалы отказываются от дискредитировавших себя демократических институтов умеренных и готовы использовать диктаторские, силовые методы поддержания единства общества, причем не от случая к случаю, а как постоянно действующую систему. Устрашение инакомыслящих становится одним из важнейших инструментов укрепления радикальной власти.

Что же касается практической политики, то здесь радикалы в большинстве случаев выступают как сугубые прагматики, поскольку они гораздо менее умеренных ограничены собственной программой и идеологией и способны учитывать реально существующие интересы и сложившееся соотношение социальных сил. Многие историки признают, что ключевые решения и Кромвеля, и Робеспьера были откровенно вынужденными. Так, исследователи английской революции отмечают, что лишь немногие лидеры ее радикальной фазы действительно разделяли радикальные устремления своих последователей в полках и конгрегациях, уступая которым они провели чистку Долгого парламента, казнили короля, уничтожили палату лордов, установили республику. Общепризнано, что и политика Максимума, и террор также были навязаны якобинцам «снизу». Однако по отношению к российским радикалам 1917 года до сих пор широко распространено представление о решающем влиянии идеологических доктрин на их практические действия. Рассмотрим с этой точки зрения деятельность большевиков первые три года их пребывания у власти.

Уже современники обращали внимание на крайнюю противоречивость заявлений большевиков и их способность быстро пересматривать свои установки и решения, в том числе и программного характера. Это очевидно и при сопоставлении официальных программ большевистской партии 1903 и 1919 годов с реальными действиями ее руководства после захвата власти. Базовые представления большевиков о первоочередных мероприятиях на случай их прихода к власти включали частичную национализацию промышленности и переход к рабочему самоуправлению, национализацию земли с последующей земельной реформой, национализацию банков и крупных корпораций при соблюдении прав мелких вкладчиков. Кардинальные изменения начались с первых же дней после формирования большевистского правительства. Прежде всего была принята эсеровская программа проведения земельной реформы с раздачей наделов без немедленной национализации земли, что должно было более эффективно привлечь крестьянство на сторону большевиков. Лишь с началом гражданской войны, когда снабжение продовольствием армии и крупных городов стало залогом сохранения власти, большевики стали опираться на деревенские низы, имевшие не столько производственную, сколько потребительскую мотивацию. Последовала национализация земли, введение комбедов (с перераспределением части собственности богатых крестьян между бедными), продразверстка как форма насильственного изъятия продовольствия.

Столь же решительно менялись и подходы к организации промышленности. Первоначальная синдикалистская идея быстро продемонстрировала свою полную неэффективность: как экономическую (поскольку предприятия лучше работать не стали), так и социальную (рабочее самоуправление не укрепляло политических позиций большевиков). Стало ясно, что самостоятельные органы рабочего управления очень быстро находят общий язык с собственниками предприятий и начинают выступать с ними единым фронтом в отношениях с государственными органами. Наученные этим опытом, большевики уже весной 1918 года пошли по пути решительной централизации управления производством и национализации, возродив ленинские идеи «единой фабрики», которые до того не были востребованы. С тех пор любые попытки возврата к синдикализму и рабочему самоуправлению стали квалифицироваться как оппортунизм и решительно отвергаться партийным руководством.

Самый яркий, хрестоматийный пример гибкости большевиков -- отказ от радикализма времен гражданской войны и переход к «новой экономической политике» весной 1921 года. Ленин связывал идеологические источники нэпа с некоторым комплексом идей, содержавшихся в его работах конца 1917 -- начала 1918 года. В дальнейшем подобная трактовка стала господствующей среди историков в первую очередь советских. Между тем, само представление о выношенности, теоретической разработанности концепции нэпа неадекватно отражает реальность. Решение об изменении курса было принято в ходе десятого съезда партии совершенно неожиданно, под воздействием Кронштадтского восстания, тогда как на протяжении большей части съезда делегаты энергично обсуждали пути укрепления и развития безденежного хозяйства. Принципиальную роль здесь, судя по всему, сыграли не программные установки, а активное переосмысление руководством большевиков опыта французской революции. В подготовительных материалах к ленинским работам этого периода постоянно мелькают сопоставления: «Политическая сторона: Скинет мелкобуржуазная стихия... «Образец» французская революция»; «1794 versus 1921»; «Термидор»? Трезво, может быть, да? Будет? Увидим. Не хвались, едучи на рать» (Ленин, ПСС, с. 403). Тем не менее, остается открытым вопрос, в какой мере политика «военного коммунизма» была вынужденной экстремальными обстоятельствами, а в какой мере сами эти обстоятельства создали условия для реализации большевиками своего идеала. Бессмысленно отрицать, что представления большевиков об исторической перспективе развития общества оказали влияние на их подходы к разрешению тех противоречий, с которыми они столкнулись после прихода к власти. Однако необходимо видеть, что истоки их действий были несравнимо более разнообразны.

Во-первых, с точки зрения общих подходов действия большевиков вполне укладывались в ту логику централизации, которая была характерна для всего периода, начиная со вступления России в Первую мировую войну. Отражая господствующие в ту пору настроения, еще эксперты царского правительства заявляли: «Война выдвинула на первый план социальной жизни государство как господствующее начало, по отношению к которому все другие проявления общественности становятся в положение служебное», причем это «организационное творчество... оставит свое наследие мирному времени в том или ином виде». Уже в этот период выявилась склонность государства прибегать к административному и репрессивному вмешательству, а не опираться на равноправное сотрудничество с промышленными кругами. А видный деятель Временного правительства П.И. Пальчинский в своих предложениях к программе действий власти предвосхитил основные принципы хозяйственной идеологии большевиков в период «военного коммунизма»: принудительное изъятие и перераспределение продукции, принудительные государственные заказы, право на секвестр предприятий, введение трудовой повинности, существенное ограничение доходов предпринимателей.

Во-вторых, большевики в своей практической деятельности продолжали внедрение тех инструментов, к которым прибегали, хотя и не столь последовательно и твердо, и царское правительство, и временное. Наиболее наглядным примером явилась здесь хлебная монополия. До прихода к власти большевиков неоднократные попытки использовать эту меру не приводили к успеху, причины чего были достаточно очевидны. «И при старом режиме, когда царское правительство не стеснялось мерами принуждения и насилия, обязательная разверстка хлеба... провалилась с треском. Дальше старому правительству оставалось только одно: производить в деревне повальные обыски и повсюду отбирать хлеб силой, не останавливаясь ни перед чем. Но на такую прямолинейность едва ли решилось бы даже царское правительство». Большевики решились, умело сочетая методы принуждения и опору на адекватные данной политике социальные силы. Уже Временное правительство стремилось расширить регулирующую деятельность государства, распространив госмонополию также на сахар и уголь. Оно же предприняло первые попытки перейти к планомерному регулированию производства. Централизаторские действия правительства были столь активны, что вызвали даже опасения некоторых социалистов, что пролетариат теряет время, отдавая возможности государственного регулирования классовому врагу.

Большевики, решительно используя методы, которые применяли их предшественники в российской власти, активно изучали и зарубежный опыт регулирования экономики, в первую очередь германский. Ленин специально подчеркивал роль преемственности в политике большевиков: «Пролетариат берет свое оружие у капитализма, а не «выдумывает», не «создает из ничего» (Ленин ПСС, т. 34, с. 310). Принудительное синдицирование, государственный контроль за производством и распределением сырья и готовой продукции, всеобщая трудовая повинность -- все эти меры Ленин открыто призывал перенять из опыта Германии, придав им, естественно, по его мнению, другое классовое содержание. Он даже использует специальный термин -- цельный социализм -- понимая под ним соединение германской военно-хозяйственной системы с советской властью (Ленин ПСС, т. 36, с. 300).

В-третьих, меры большевиков в области банковской политики во многом учитывали опыт Парижской коммуны 1870-1871 годов.

По их мнению, одной из причин поражения Парижской коммуны было то, что она оставила Французский банк в руках буржуазии. Большевики, всегда уделявшие повышенное внимание опыту предшествующих революций и умевшие извлекать из него уроки, постарались не повторять ошибок Коммуны. Одним из первых актов революции 1917 года стал вооруженный захват Государственного банка и всех частных банков, национализация последних, а затем объединение их в единый Народный банк.

В-четвертых, переход к безденежному хозяйству во многом провоцировался тем, что безудержная инфляция подорвала доверие к деньгам. Крестьяне не хотели продавать продукты за обесцененные бумажные деньги, и большевики прекрасно об этом знали. Еще в мае 1917 года Ленин писал: «Крестьяне отказываются давать хлеб за деньги и требуют орудия, обувь и одежду. В этом решении заключается громадная доля чрезвычайно глубокой истины. Действительно, страна пришла к такой разрухе, что в России наблюдается, хотя и в менее сильной степени, то, что в других странах давно уже имеется: деньги потеряли свою силу» (Ленин ПСС, т. 32, с. 98). Были, по-видимому, и другие причины перехода к безденежному хозяйству: неспособность режима обеспечить изготовление достаточного количества денежных знаков, а также его стремление в условиях глубокого кризиса промышленности и острой нехватки продовольствия упростить систему снабжения городов, обеспечивая продуктами все население (в определенный период с дифференциацией по классовому признаку), а не только имеющих источники доходов. При этом теоретические дискуссии о судьбе денег весьма причудливо переплетались с событиями гражданской войны. Так, после того, как Колчак захватил в Казани эвакуированную туда большую часть золотого запаса Государственного банка, позиции сторонников отмирания денег усилились.

В-пятых, когда к этому вынуждали обстоятельства, большевики весьма объективно оценивали степень расхождения между их идеальной моделью и той реальной жизнью, которая их окружала. При том, что негосударственная торговля хлебом формально была запрещена и строго каралась, на деле горожане удовлетворяли значительную долю своих потребностей в продуктах питания за счет частной (то есть нелегальной) торговли. И это вполне официально признавалось лидерами большевиков, которые даже принимали некоторые меры, чтобы дать крестьянам возможность нелегально торговать хлебом'2. Радикальная власть осознавала свою неспособность удовлетворить безденежным путем даже самые насущные потребности населения, и поэтому в условиях все большей натурализацииснабжения городского населения денежная заработная плата сохранялась и устойчиво росла. В период «военного коммунизма» заработная плата являлась главной статьей расхода государственного бюджета России. Во многом то же отношение проявлялось и к нелегальной торговле золотом. В 1920 и особенно в 1921 году операции с золотом на «черной бирже» Москвы приобрели настолько распространенный характер, что цена золотой монеты регистрировалась советской статистикой труда.

Наконец, необходимо обратить внимание, что политика Ленина неоднократно критиковалась другими социалистами именно за ее несоответствие идеологии. Левые коммунисты уже в 1918 году резко отрицательно воспринимали ленинскую концепцию государственного капитализма, протестовали против механического применения опыта кайзеровской Германии или дореволюционной России, утверждая, что это является отказом «от типа управляющего с низов «государства-коммуны». Внутренний и международный авторитет большевиков был также серьезно подорван заключением сепаратного мира с Германией, который расценивался как предательство интересов мировой революции. При этом часть близких к большевикам социалистов -- В.А. Базаров, АА Богданов и другие -- заявляли о полной противоположности идеологии «военного коммунизма» задачам построения планомерного социалистического общества.

Нельзя недооценивать и обратное влияние политики «военного коммунизма» на идеологические установки большевистской партии. Именно под ее воздействием сложилась стратегическая линия на быстрый переход к безденежному хозяйству, тотальному обобществлению и централизации, что было гораздо менее характерно для большевиков в предреволюционный период. Оценка «военного коммунизма» как «предвосхищения будущего, прорыв этого будущего в настоящее» не только не была изжита при переходе к новой экономической политике, но в дальнейшем продолжала укрепляться и существенно повлияла на выбор путей развития страны.

Если идеология, оказывая значительное влияние, не играет решающей роли в определении политики радикалов, то необходимо разобраться, какие же задачи реально решает радикальная власть в своей практической деятельности. По нашему мнению, перед радикалами всегда стояли две главные задачи, и обе они чрезвычайно прагматичны: обеспечить социальную базу собственного режима и изыскать финансовые ресурсы.

В первую очередь радикалы должны постоянно заботиться о поддержании баланса интересов, достаточного для того, чтобы удержаться у власти. При этом в условиях высокой гетерогенности участвующих в революции сил социальная база радикалов оказывается крайне неустойчивой, подвижной, и требует от правительства постоянного маневрирования, способности находить взаимоприемлемые решения, создавать и воссоздавать коалиции и всегда быть готовым приспосабливать свою деятельность к новым социально-политическим композициям. Весьма показательна в этом отношении деятельность якобинцев. С одной стороны, они подтвердили введенное еще жирондистами регулирование цен на товары первой необходимости, а в дальнейшем существенно расширили этот перечень, часто меняя его в зависимости от обстоятельств -- и это несмотря на не раз провозглашенное ими ранее негативное отношение к подобным действиям. Эти шаги якобинцев отвечали интересам сразу двух крупных социальных групп, участвовавших в революции: городских низов и значительной части крестьянства, которое само являлось покупателем существенной части потребительских товаров. С другой стороны, чтобы уравновесить эту политику и получить хотя бы частичную поддержку предпринимательских кругов, якобинцы провели в Конвенте решение о введении «максимума зарплаты», решительно подавляли стачки и продолжали придерживаться принятого еще в начале революции закона Шометта о запрете на организацию рабочих союзов.

Аналогичными задачами определялись и ограничения, накладываемые на возможности формирования и укрепления крупного фермерского хозяйства. Считалось, что крупное сельскохозяйственное производство больше ориентировано на извлечение собственной выгоды, чем на удовлетворение потребностей нации. А располагая лучшими условиями для хранения своей продукции, оно по сравнению с мелким производителем обладает и большими возможностями для спекуляции, для монополистического взвинчивания цен в городах. Отчасти подобные представления разделяли и сами яко-бинцы15. Но не по идеологическим или, по крайней мере, далеко не только по идеологическим причинам были они готовы реализовывать комплекс мероприятий, ограничивающих крупное производство в деревне. Эти меры были особенно привлекательны для правительства радикалов, поскольку в них пересекались интересы сразу нескольких социальных слоев: значительной части крестьянства, городского плебса и торговой буржуазии. Ограничение крупного частного производителя в деревне освобождало крестьянина от опасного конкурента, укрепляло позиции городских торговцев в приобретении сельскохозяйственных товаров в деревне (отчасти смягчая ограничения, связанные с Максимумом), а также, по общему мнению, способствовало удешевлению поставляемого в города продовольствия. Однако определенная свобода для развития крупного частного производства в деревне все же была сохранена. Отмененные еще Учредительным собранием ограничения на огораживания в дальнейшем остались в силе, и, более того, якобинцы сняли ограничения на размер сельскохозяйственного предприятия и даже провозгласили принцип «свободы сельскохозяйственной культуры».

Активное социальное маневрирование якобинцев не мешало им использовать насильственные методы борьбы с инакомыслием. Жестко преследуя как «уклонистов», так и «подозрительных», якобинцы в то же время были готовы осуществлять на практике многие требования стоявших за ними социальных сил. Историки обращают внимание на то, что при принятии «вантозских декретов», носивших явно популистский характер, якобинцы ставили перед собой задачу заручиться поддержкой или по крайней мере нейтралитетом городских низов при проведении репрессий против эбертистов, которые как раз и выражали требования этих самых низов.

Гибкость радикалов, их способность учитывать в практической политике цели различных социальных сил ставит неразрешимую задачу перед теми исследователями, которые пытаются определить социально-классовую природу радикалов, привязав их действия к четко определенным группам интересов. Так, в марксистской литературе получило распространение представление о «мелкобуржуазной природе» якобинцев. Однако, когда это было необходимо для решения текущих задач, якобинцы вполне успешно переступали через свою «мелкобуржуазность», беря, например, в разгар террора под особую защиту крупных банкиров, которые предоставили им займ для покупки продовольствия за границей. Столь же неоднозначен вопрос и о социальной базе политики большевиков в годы «военного коммунизма». Некоторые социалисты, отрицательно относившиеся к большевикам, вообще утверждали, что их политика выражает интересы спекулянтов. «Нет, спекуляция не только извне налипла, -- отмечал, например, В. Базаров, -- она насквозь пронизывает всю систему современного государственного регулирования, составляет самою его душу. Спекулянт -- не просто паразит, но вместе с тем и действительная опора правительства, герой, спасающий власть в критических случаях».

Наряду с заботой о собственной социальной базе, радикалы должны решать и другую важную задачу -- постоянно изыскивать финансовые ресурсы для смягчения оставшегося от умеренных финансового кризиса, для финансирования армии, для консолидации собственной власти. Эта сторона их деятельности, в конечном счететесно связанная с обеспечением социальной поддержки, в текущем плане может вступать с последней в противоречие. У радикалов по сравнению со старым режимом есть один принципиально новый источник доходов -- имущество эмигрантов и других «врагов революции». Однако это имущество может быть использовано двояко: либо преимущественно для извлечения наибольших доходов, вне зависимости от социальных результатов его распродажи, либо преимущественно для удовлетворения интересов тех социальных сил, поддержка которых правительству важна, но с потерей части денежных доходов. Практическое решение данного вопроса всегда представляет собой компромисс между этими двумя целями, но компромисс с явным уклоном в сторону одной из них.

В ходе английской революции финансовые аспекты явно доминировали над социальными, что проявилось еще до прихода радикалов к власти. Уже деятельность умеренных в Англии существенно отличалась от аналогичных режимов в других революциях большей консервативностью, меньшей склонностью к экзотическим экспериментам и нововведениям. Это можно объяснить комплексом причин, в том числе меньшей глубиной исходного финансового и социального кризиса, относительной неразвитостью экономической доктрины, а также тем, что Долгому парламенту сразу пришлось столкнуться с задачами ведения войны. Принципиальная схема финансирования революции была определена еще в начале гражданской войны и включала в себя три основные элемента: переложение расходов по ведению войны «на тех, кто в ней повинен», для чего на активных участников роялистского движения налагались штрафы (композиции), осуществлялся секвестр и продажа их земель; активное использование займов у предпринимателей; введение и сбор необходимых налогов. Правительство Кромвеля серьезно активизировало операции с недвижимостью и, в частности, рынок земельной собственности. При этом, хотя иногда власти и шли на предоставление льгот отдельным группам покупателей, в целом превалировало стремление к получению максимального финансового эффекта. Так, новыми покупателями земли нередко выступали ее прежние владельцы, что, судя по всему, нимало не заботило руководство республиканской армии.

Во Франции с самого начала революции столкнулись два принципиально разных подхода к реформе земельной собственности: фискальный и социальный. Сторонники первого считали необходимым ради скорейшего преодоления финансового кризиса распродавать национальное имущество с максимальной выгодой для страны, для чего предлагали ограничить возможности дробления продаваемых наделов и сократить сроки внесения полной суммы платежа. Сторонники другого подхода исходили из необходимости предоставить благоприятные условия для приобретения земли крестьянству, в том числе беднейшему, что предполагало значительное увеличение сроков окончательного расчета, а также изменение организационных условий проведения торгов. Постоянные колебания умеренных в этом вопросе стали одной из причин потери ими социальной поддержки среди крестьян.

Якобинцы упростили доступ к земельным ресурсам, усилили социальную направленность земельной реформы (часть наделов резервировалась для раздачи бедноте) и, одновременно, значительно увеличили количество перераспределяемых угодий за счет секвестра и последующей продажи имущества церкви, короля, контрреволюционеров и так называемых подозрительных17. Эти меры привлекали на сторону радикалов новых сторонников и расширяли ряды тех, кто готов был защищать революцию с оружием в руках, чтобы не допустить возвращения прежних хозяев. Однако, естественно, финансовые интересы правительства в результате пострадали.

Можно выделить несколько причин различного сочетания социальных и финансовых задач в английской и французской революциях.

Во-первых, в целом размах движения «снизу» во французской революции был намного сильнее, чем в английской. До сих пор в науке еще нет адекватного объяснения этому факту. Среди причин, которые приводят специалисты, можно упомянуть большую роль в Англии местных властей, весьма ограниченно затронутых кризисом по сравнению с властями общегосударственными; большее расслоение крестьянства, часть которого существенно улучшила свое положение благодаря покупке монастырских земель в XVI веке; а также специфическую ситуацию гражданской войны, когда недовольное население было сразу поставлено в ситуацию выбора между королем и парламентом. Объективно давление на радикалов и необходимые масштабы их уступок для получения социальной поддержки в Англии были несравненно меньше, чем во Франции.

Во-вторых, если на радикальном этапе Франция была вынуждена обороняться от внешних и внутренних врагов, для чего социальное единство было критически важным, то Англия в этот период сама проводила внешние завоевания. Удовлетворение социальных требований армии -- наиболее активной силы, поддержка которой была принципиальна для радикалов -- в значительной степени осуществлялось за счет ирландских земель. Поэтому внутри страны было возможно уделять больше внимания максимизации финансовых результатов реализации имущества врагов революции.

В-третьих, принципиальная разница состоит в том, что во времена Долгого парламента и Кромвеля эмиссионное финансирование еще не существовало, а якобинцы имели в своих руках ассигнаты. Эти привязанные к стоимости земли государственные ценные бумаги были введены еще при правительстве умеренных. Однако именно при якобинцах ассигнаты полностью взяли на себя функцию денег. Именно использование бумажных денег и возможностей инфляционного финансирования дало революционным правительствам Франции, и в первую очередь якобинцам, значительную свободу маневра, какой не знали ни Долгий парламент, ни правительство Кромвеля. «Ассигнаты сделали революцию; они привели к уничтожению сословий и привилегий, они опрокинули трон и создали республику; они вооружили и снабдили эти грозные колонны, которые понесли трехцветное знамя за Альпы и Пиренеи; мы обязаны им нашей свободой». Развязав себе руки в сфере финансирования, якобинцы могли в большей мере использовать конфискованное имущество для решения социальных задач.

Проанализировав деятельность радикалов в различных революциях, можно подвести некоторые итоги. Радикалы приходят к власти в кризисных условиях, когда настоятельно требуется обеспечить единство общества, противоречивость интересов в котором уже в полной мере дала о себе знать. Для достижения этого единства они используют все доступные им средства: насилие, навязывание общих идеологических установок, активное финансовое и социальное маневрирование. Причем выбор этих средств и определение конкретных мер практической политики детерминированы не столько идеологией, сколько задачами текущего момента. Однако предпринимаемые радикалами из конъюнктурных соображений шаги в целях поддержания неустойчивого баланса интересов имеют принципиально важное значение для формирования облика послереволюционного общества. Именно на этом этапе окончательно складываются новые отношения собственности, формируются основы для укрепления новых элитных групп. Решения о преобразованиях на радикальной фазе складываются не на основе проработанных концептуальных подходов, а под воздействием сиюминутных, конъюнктурных, иногда даже случайных факторов. В конечном счете они определяются силой давления различных групп интересов, которые необходимо удовлетворить для сохранения собственной власти. И окончательный результат всей совокупности принимаемых решений складывается стихийно, как итог множества разнонаправленных и часто противоречивых действий. Вот почему результаты революции столь непредсказуемы и часто столь далеки от первоначальных замыслов.

Взаимосвязь радикальной фазы и послереволюционного развития во многом объясняет масштаб изменений, которые могут быть осуществлены в ходе революции. Как уже отмечалось выше, по этому вопросу существуют две крайние позиции: одна из них утверждает, что революция осуществляет радикальный разрыв с прошлым, другая же исходит из того, что революции вообще не способны ничего изменить в ходе исторического развития. Однако ни та, ни другая точка зрения не раскрывают механизм взаимосвязи до- и послереволюционного состояния общества. Представляется, что границы возможных изменений задаются именно тем, что в рамках радикальной фазы происходит маневрирование между интересами различных социальных групп, которые сложились в дореволюционный период и определялись их положением при старом режиме. Поэтому один из важнейших результатов революции -- это приведение формального статуса ряда социальных групп к их реальному положению в предреволюционном обществе. Закрепление за английскими лендлордами неограниченного права распоряжаться землей, юридическое оформление мелкой крестьянской собственности во Франции, повышение роли политического представительства интересов третьего сословия как отражение роста его экономического влияния -- предпосылки всех этих процессов реально складывались еще на дореволюционном этапе.

Если долгосрочные последствия радикальной политики оказываются ясны лишь в послереволюционный период, то ее краткосрочные результаты становятся очевидны достаточно быстро. Ориентация на политическую целесообразность при полном игнорировании логики экономической жизни возможна лишь на короткое время и достается достаточно дорогой ценой. Эту цену в полной мере ощущают радикалы на закате своей власти, особенно в тех случаях, когда они активно пользовались административными методами регулирования экономики и инфляционным финансированием. И якобинцы в 1794 году, и большевики в 1920 году столкнулись с развалом экономических связей и хозяйственным параличом, против которого административные методы были уже бессильны. Именно к этому моменту исчезала и непосредственная угроза завоеваниям революции, а значит пропадали внешние факторы, которые прежде поддерживали единство разнородных социальных сил.

Таким образом, второй раз в ходе революции возникает все тот же кризис: обостряющиеся экономические трудности на фоне исчерпания внешних источников единства. Этот кризис знаменует окончание радикальной фазы революции. Складывается уже знакомая ситуация: активные маневры господствующего режима приводят к тому, что все оказываются им недовольны. Во Франции «экономическая политика робеспьеристов, стремившаяся примирить противоположные интересы во имя усиления государственной мощи республики, разочаровала рабочих и городскую бедноту и не удовлетворила крестьян, торговцев и промышленников». В России в конце 1920 года большевикам пришлось столкнуться с тотальным противодействием крестьянства, составлявшего тогда 80% населения страны. Наступает термидор -- последняя стадия революционного процесса, название которой дал переворот 9 термидора 1794 года во Франции, знаменовавший собой падение Робеспьера.

4. Термидор и механизмы завершения революции

Завершение власти радикалов означает, что революция прошла свой пик, и начинается процесс «понижения революционной кривой». Однако сам по себе анализ термидорианского периода любой революции представляет собой непростую задачу.

С одной стороны, достаточно сложно обозначить его временные границы. Если во Франции окончание власти радикалов сопровождалось политическим переворотом, и потому его момент может быть четко определен, в других революциях такой ясности нет. В большевистской России резкая смена политической линии происходила при сохранении власти прежнего режима и охарактеризована Лениным как самотермидоризация. Что касается Англии, то, по словам Бринтона, термидорианский период здесь вообще «едва ли поддается точной идентификации». Столь же неочевиден и момент окончания термидора. Как отмечал С. Хантингтон, для всех западных революций легко определить начало, но сложно зафиксировать время завершения революции.

С другой стороны, остается дискуссионным вопрос о социальном содержании термидорианского периода. Эта тема живо обсуждалась, например, в 1920-е годы в связи с оценкой перспектив большевистской революции. Столкнулись две позиции: сторонники одной считали, что термидор обязательно представляет собой контрреволюционный переворот, связанный с резким изменением проводимой прежде политики; сторонники другой рассматривали его как результат внутреннего перерождения власти радикалов, когда смена нескольких наиболее одиозных фигур ничего не меняет в общей тенденции эволюции власти.

Меньшевики и часть буржуазных авторов были убеждены в неизбежности крушения большевистского режима и прихода к власти буржуазного правительства. Они признавали, что наученные опытом якобинцев большевистские руководители для удержания в своих руках политической власти проявляют беспримерную жесткость и, одновременно, гибкость. Но «практическая развязка коммунистического опыта должна оказаться только отсроченной, но не совершенно избегнутой. И тогда русское 9 термидора, то есть такой развал диктатуры, при котором ликвидация нагроможденных ею противоречий переходит в руки имущих классов в порядке подлинной буржуазной контрреволюции, стало бы лишь вопросом времени». Различие точек зрения состояло лишь в том, что одни (подобно Мартову) видели политическую форму термидора в антидемократической политике, направленной против пролетариата, другие же связывали с термидорианской ликвидацией режима большевиков путь России к демократической республике.

Существенно иной была позиция Н. Устрялова, одного из авторов сборника «Смена вех», для которого суть термидора состояла не в свержении власти радикалов, а в ее постепенной трансформации к умеренности, реализму и опоре на корыстные интересы. «Якобинцы не пали -- они переродились в своей массе. Якобинцы, как известно, надолго пережили термидорианские события -- сначала как власть, потом как влиятельная партия: сам Наполеон вышел из их среды». Соответственно, по-другому представлялась ему и судьба большевиков. «В свое время французские якобинцы оказались неспособны почувствовать новые условия жизни -- и погибли. Ни Дантон, ни Робеспьер не обладали талантом тактической гибкости. Нынешняя московская власть сумела вовремя учесть общее изменение обстановки, понижение революционной кривой в стране и во всем мире. Учесть -- и сделать соответствующие выводы». Многие другие исследователи также демонстрировали, что, с одной стороны, якобинцы после падения эбертистов стали смягчать свою политику по отношению к регулированию торговли и промышленности, а с другой стороны, термидорианцы не разрывали резко с политикой регулирования цен, реквизиций и нормирования, которые в той или иной форме, хотя и в урезанном виде, сохранялись на протяжении всего периода деятельности термидорианского Конвента.

Проблема разрыва с политикой радикалов и преемственности власти, по нашему мнению, не просто вопрос сознательного выбора политической линии теми или иными силами. До сих пор основой нашего анализа политики революционных правительств была специфика социальной ситуации, характерной для предреволюционного и революционного общества, а именно условия фрагментации, разобщенности интересов, неустойчивости складывающихся союзов и коалиций. Для того, чтобы определить сходство и отличия термидора и других стадий революции, необходимо прежде всего рассмотреть, изменялась ли эта социальная ситуация и в чем суть изменений, если они происходили. Можно выделить несколько факторов, отличающих интересы и настроения различных социальных групп в условиях термидора от предшествующих стадий.

В целом для общества в этот период характерны социальная усталость и ориентация отдельных лиц и социальных групп преимущественно на собственные, частные интересы, которые, по мере завершения преобразований в отношениях собственности, все больше укореняются в экономической структуре общества. Некоторые социальные слои добились собственных целей и не заинтересованы в продолжении борьбы. Так, и Великая Французская революция, и большевики с переходом к нэпу удовлетворили интересы крестьянства. Другие же исчерпали свою революционную энергию и потеряли вождей, а потому перестали представлять реальную угрозу власти, которая могла позволить себе все меньше с ними считаться. Во Франции пренебрежение интересами политически слабеющих городских низов в сочетании с пассивным отношением властей к катастрофическому развалу денежной системы привело к резкому обострению экономической ситуации и голоду в Париже и некоторых других крупных городах Франции в 1795-1796 годах. Но, в отличие от периода подъема революции, это не вызвало новых фундаментальных потрясений. Вот что писал бонапартист Лаваллет о ситуации в Париже середины августа 1794 года: «Голод был ужасный, нужда крайняя, и обессиленный суверен едва осмеливался жаловаться. Это была уже лишь низкая чернь, лишенная энергии, ревущая еще под карающей ее рукой, но не имеющая даже и мысли о восстании». Голодные бунты, происходившие время от времени в этот период в Париже, подавлялись силой и не побуждали власть к каким-либо активным действиям для улучшения продовольственной ситуации. Что касается Англии, где движение низов с самого начала было достаточно ограниченным, то там подавление левеллеров в 1649 году практически сняло вопрос о серьезном давлении «снизу».

В то же время активные преобразования в отношениях собственности и механизмах политической власти на радикальном этапе подталкивают процесс структуризации общества, приводя в первую очередь к появлению новых элитных групп. Хотя формируемая революцией элита специфична для каждой страны, обычно она включает в себя новых собственников распроданного в революционный период имущества, новую политическую элиту, выдвинутую на волне политической активности масс, а также новую армейскую верхушку, укрепившуюся в процессе защиты «завоеваний революции». Термидор -- это период консолидации этих групп, их активной борьбы за сферы влияния и приобретение собственности. Ослабление общества сопровождается выходом на первый план и усилением роли элиты в определении политики власти и конкуренцией ее различных групп за контроль над правительством.

Власть в условиях термидора оказывается в специфической ситуации. Общество все еще расколото -- в результате революции неодинаково удовлетворены интересы различных слоев и групп, отсутствует консенсус по базовой системе ценностей. С этой точки зрения фрагментация окончательно не преодолена. Однако она уже носит принципиально иной характер. Интересы, с которыми сталкивается власть, укоренены в новой экономической структуре общества, а потому более оформлены, определенны и предсказуемы, хотя и чрезвычайно конфликтны. Кроме того, определяющую роль начинают играть интересы элиты, именно в этом слое власть и должна обеспечить себе социальную базу.

Как отмечалось выше, ослабление государственной власти как следствие предреволюционной и революционной фрагментации общества -- это важнейшая отличительная черта революционного процесса. Изменение характера фрагментации решающим образом воздействует на возможности государства проводить целенаправленную политику. Термидор характеризуется постепенным укреплением власти: уменьшается ее зависимость от текущих колебаний общественных настроений, возрастает способность поддерживать порядок, собирать налоги и вообще осуществлять основные функции государства. Однако отсутствие базового общественного консенсуса, глубоко конфликтные и даже взаимоисключающие интересы различных элитных групп не позволяют сформировать устойчивую институциональную структуру постреволюционного общества. Тем самым власть остается чрезвычайно нестабильной. Правительство вынуждено постоянно маневрировать, балансировать между разными частями элиты, гибко реагировать на изменение соотношения сил в ее рамках, что ведет к многократной и зачастую хаотической смене политических режимов или к резким переменам курса существующего режима.

Таким образом, социально-политические реалии термидора в чем-то схожи, а в чем-то отличны от условий радикальной фазы. Сходство определяется тем, что термидорианский режим, как и его предшественники, вынужден активно маневрировать между различными группами интересов и может выжить, лишь проводя бонапартистскую политику. Различие же состоит в том, что, во-первых, эти группы в основном относятся к элите; во-вторых, происходит их постепенное укрупнение; в-третьих, их интересы уже четко оформлены и определены. Что касается типов политических лидеров и форм политических действий, необходимых в этот период, то они принципиально не отличаются от предыдущего этапа. Поэтому неудивительно, что в ряде революций (не только в большевистской, но и в английской) лидеры радикальной фазы оказывались в состоянии приспособиться к новым условиям.

Параллельно идущие процессы ослабления общества, консолидации новых элит и усиления государства постепенно создают предпосылки для укрепления политического режима. Именно к этому моменту обычно принято относить завершение революции. Подобной точки зрения придерживался, например, К. Бринтон. Однако в процессе завершения революции термидорианский тип фрагментации не преодолевается. Поэтому укрепляющийся политический режим может стягивать общество в единое целое лишь внешним, насильственным образом. Источник его силы -- не в органической связи с базовой системой сложившихся в обществе интересов и ценностей, а лишь в слабости и усталости самого общества. Это предопределяет и форму этого режима -- диктатуру.

Неизбежность послереволюционной диктатуры и ее взаимосвязь со специфической структурой послереволюционного общества хорошо охарактеризовал К. Бринтон: «Диктатуры и революции неизбежно тесно взаимосвязаны, поскольку революции в известной степени разрушают или, по крайней мере, ослабляют законы, обычаи, привычки, убеждения, которые связывают людей в обществе, и когда законов, обычаев, привычек и убеждений становится недостаточно для обеспечения этих связей, этот недостаток восполняется силой». Тем самым режим единоличной власти, будь то Кромвеля, Наполеона или Сталина, закономерно вытекает из самой логики революционного процесса. Переход от термидорианского режима к послереволюционной диктатуре обычно сопровождается гораздо более существенным разрывом с предшествующими формами правления, чем переход к термидору.

В марксистской традиции этот режим обычно характеризуют как бонапартистский. Его сутью является «политическое лавирование между классами», что обеспечивает теперь постепенное преодоление политического кризиса -- хотя и не дает долгосрочной политической стабильности. Как правило, бонапартизм приходит в форме авторитарного (или диктаторского) режима. Дальнейшее развитие событий во многом определяется тем, насколько сильной оказывается эта диктатура. Как правило, ее способность обеспечивать единство общества небезгранична. В прошлом подобный вывод был связан с важной ролью захватнических (или «революционных») войн, которые рассматривались бонапартистскими правительствами в качестве способа сохранения единства постреволюционной страны, тогда как их формальной целью провозглашалось распространение свободы и справедливости на другие страны и территории. В результате и без того ограниченные ресурсы общества еще более истощаются, все больше накапливается усталость, стремление вернуться к прежней, спокойной жизни. Опыт революций показывает, что устойчивость диктатуры может быть подорвана не только поражением в войне, как это было во Франции, но и успехом, что демонстрирует пример Англии. Падение постреволюционной диктатуры может сопровождаться реставрацией, которая завершает «большой» революционный цикл.

Однако и реставрация не приводит к окончательной стабилизации общества. Термидорианская фрагментация сохраняется и даже усиливается, поскольку к уже существующим противоречиям добавляются новые, связанные с возвращением части старой элиты. Тем самым в той или иной степени ставятся под вопрос результаты осуществленного в ходе революции перераспределения собственности. В Англии это привело к частичному возвращению земель прежним владельцам. Во Франции Людовик XVIII, придя к власти, сразу провозгласил гарантированность сложившихся в результате революции прав собственности, хотя вопрос о формах компенсации старой элите оставался на повестке дня, и потенциальная угроза очередного передела сохранялась достаточно долго.

Еще несколько десятилетий после революции продолжается раскол общества, оно оказывается неспособным быстро восстановить консенсус по базовым нормам и ценностям, сформировать устойчивую институциональную структуру. Следовательно, сохраняется бонапартистский характер правящего режима, а вместе с ним и политическая нестабильность, отсутствие твердых гарантий прав собственности, острые противоречия в рамках элиты и общества в целом. В Англии этот период послереволюционной стабилизации включал в себя «Славную революцию» 1688-1689 годов, конституционные кризисы начала XVIII столетия вплоть до утверждения новой династии и окончательного поражения сторонников Стюартов в 1746 году. Во Франции периодические революционные взрывы вспыхивали революциями 1830, 1848 и 1870 годов, хотя, разумеется, они были несопоставимы с событиями конца XVIII века.

Если же диктатура оказывается достаточно устойчивой и способной в течение длительного времени насильственно поддерживать единство общества, то в нем протекают процессы, очень схожие по своей сути с рассмотренными выше, однако существенно отличающиеся по форме. Наиболее яркий пример -- сталинский режим24. Такая модель позволяет избежать как реставрации, так и политики бонапартизма, во всяком случае, в ее явном виде. Речь уже идет не о маневрировании между интересами различных слоев, а о насильственном подавлении этих интересов. Механизмом разрешения общественных противоречий становится воспроизводство нестабильности положения различных социальных и национальных, в частности элитных, групп, каждая из которых может быть в любой момент подвергнута массовым репрессиям. До конца сталинской диктатуры сохранялась неопределенность отношений собственности, статуса отдельных элитных групп и роли всего слоя бюрократии в управлении собственностью и присвоении ее результатов. Период послереволюционной стабилизации включал в себя острейшие переделы власти в 1930-1950-е годы и завершился лишь к середине 60-х годов.

В любом случае лишь по окончании периода послереволюционной стабилизации, который обычно длится несколько десятилетий, можно считать, что прямые последствия революционных катаклизмов преодолены. И только тогда становится ясно, к каким долговременным результатам привела революция: открыла ли она новые перспективы экономического развития или, напротив, поставила на его пути дополнительные барьеры; позволила ли более адекватно согласовывать сложившиеся в обществе интересы или закрепила их непримиримость; оказалось ли новое общество более справедливым и социально направленным, чем старый режим. Тенденции и процессы, характерные для послереволюционной стабилизации (или, вернее, для послереволюционной нестабильности), как позитивные, так и негативные, могут оказаться несвойственными окончательно сложившемуся постреволюционному обществу.

Литература

1. Авен П.О., Широнин В.М. Реформа хозяйственного механизма: реальность намечаемых преобразований // Известия Сибирского отделения АН СССР. Сер. Экономика и прикладная социология, 1987. Вып. 3.

2. Адо А.В. Современные споры о Великой Французской революции // Вопросы методологии и истории исторической науки. М.: МГУ, 1977.

3. Адов Л. На дальних подступах к выборам // ВЦИОМ: Мониторинг общественного мнения. 1999. № 1.

4. Альский М. Наши финансы за время Гражданской войны и нэпа. М.: Финансовое издательство НКФ, 1925.

5. Гамбарян М., May В. Экономика и выборы: опыт количественного анализа // Вопросы экономики. 1997. № 4.

6. Гайдар Е.Т В начале новой фазы // Коммунист. 1991. № 2.

7. Гайдар Е.Т. Дни поражений и побед. М.: Вагриус, 1996.

8. Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т. 2. М.: Евразия, 1997а.

9. социально-экономического развития России. М.: ИЭПП, 2003.

10. Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9-10.

11. Гизо Ф. История английской революции. В 2-х томах. Ростов-н/Д.: Феникс, 1996.

12. Гимпельсон Е.Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М.: Мысль, 1973.

13. Клямкин И.М. До и после парламентских выборов // Полис. 1993. № 6.

14. Коваль Т.Б. Экономическая реформа и общественное мнение // Пять лет реформ / Ред. В. May, Н. Гловацкая. М.: ИЭПП, 1997.

15. Коковцов В.Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903-- 1919 гг. В 2-х кн. М.: Наука, 1992.

16. Кокорев В. Институциональные преобразования в современной России: анализ динамики трансакционных издержек // Вопросы экономики. 1996. № 12.

17. May В., Стародубровская И. Закономерности революции, опыт перестройки и наши перспективы. М.: ИЭ АН СССР, 1991

18. May В., Стародубровская И. От Корнилова к большевикам? К чему может привести легкомыслие // Независимая газета. 1991, 25 сентября.

19. May В., Стародубровская И. Бюджет, банки и непролетарская диктатура // Иирни. 1998а. № 35.

20. Радыгин А. Российская приватизационная программа и ее результаты // Пять лет реформ / Ред. В. May, Н. Гловацкая. М.: И Э П П П, 1997.

21. Ракитский Б. Формы хозяйственного руководства предприятием. М.: Наука, 1968.

22. Ракитский Б. Россия моего поколения // Вопросы экономики. 1993. № 2.

23. Яницкий О.Н. Модернизация в России в свете концепции «общества риска» // Куда идет Россия? / Ред. Т.И. Заславская. М.: Интерцентр, 1997.

Страницы: 1, 2


© 2010 BANKS OF РЕФЕРАТ