Духовно-нравственное воспитание в семье

-на Священное Писание,

-на жизненную силу Таинств Церкви,

-на Священное Предание.

Но педагогу нужно всегда помнить, что кроме Священного Предания

Церкви есть и предания исторические, "предания старины глубокой". В жизни

они тесно переплетены, и педагогу нужно научиться их различать, чтобы не

впасть в догматизацию исторических, этнических или культурных особенностей

бытия Церкви.

Учить детей нужно, прежде всего, содержанию, а не форме. Это

применимо ко всем областям знаний и человеческого опыта, но особенное

значение это имеет для правильного развития и становления духовной жизни

ребенка: научение внешним формам благочестия никогда не приводит к

правдивости и духовной глубине. Формальные знания опасны тем, что при

определенном количестве они начинают восприниматься как сущностные.

Пожалуй, это главная опасность православной педагогики, ее постоянное

искушение.

Нужно различать священное и историческое, священное и талантливое,

священное и то, что нам нравится. Нельзя не вспомнить здесь слова прот.

Георгия Флоровского: "Два соблазна зачаровывают русскую душу. Соблазн

священного быта, это соблазн Древней Руси, соблазн старообрядчества... И

соблазн пиэтического утешения, очарование душевного уюта". В полной мере

эти соблазны искушают православную школу: стремление воспитать у детей

чистую правильную веру часто оборачивается воспитанием обрядоверия.

Ведь что такое обрядоверие? Это пристрастие к той или иной форме

обряда. Оно плохо, прежде всего, тем, что это именно пристрастие, что

человек перестает чувствовать "центр" Священного, а большее внимание

обращает на форму.

Есть и духовный ущерб в обрядоверии: человек страшится остаться в

поиске, в неведении, ему легче иметь пример для подражания и алгоритм

действия, это дает определенную "опору", ему начинает казаться, что он

знает, как жить и что делать.

Чем больше мы углубляемся в живой опыт Церкви, тем яснее становится,

что содержанием христианской педагогики являются не столько знания и

мировоззренческие установки, сколько сам метод преподавания, метод уже

вводящий, приучающий детей к вопрошанию как форме бытия. Православный

педагог должен понимать, что христианин - крепость, в которой правит

Христос, а не он сам. Мы не властители самих себя, а потому и дети, ученики

- не наши подчиненные.

Сопоставим две вещи: педагогику и проповедь. Проповедь - это, прежде

всего, слово веры, которое может стать началом движения человека к истинной

жизни. Педагогика - это само движение, совместное движение учителя и

ученика в пространстве диалога: слово веры должно непременно соединиться

здесь с делом веры. Даже проповедь апостола Павла в ареопаге -

необыкновенный образец ораторского искусства - была услышана только

несколькими людьми, а после его слов о воскресении мертвых часть людей

вообще перестала слушать, и только некоторые подошли к нему.

Для педагогики более подходит неразделенный образ Марфы и Марии -

деятельного и созерцательного христианства: внимаем слову и... действуем по

слову. Это первая заповедь христианского педагога, этому же учим и детей.

Если мы педагогику сведем к проповеди, что часто и происходит в наших

школах, то мы оставим ребенка в одиночестве, один на один с падшим и

враждебным миром.

В большую жизнь, которая детей ожидает, входит не только жизнь

Церкви, но и жизнь общества, которое их окружает дома, в школе, на улице.

Христианский педагог не может учить детей жить отдельно от жизни мира.

Нужно ориентировать ребенка на жизнь глубоко самостоятельную и полную. Кто-

то выберет монашеский путь, кто-то будет в мiру врачом, строителем,

художником, кто-то придет на клирос петь. Педагоги не должны воспитывать

только клирошан, они должны, прежде всего, воспитывать христиан, которые

будут трудиться на ниве Божией.

Отсюда и проблема развития ребенка решается в христианской

педагогике так же, как и в школах с иным мировоззрением: таланты надо

развивать - это дары, которые Господь послал людям. Но, в отличие от

нехристианских систем, в православной христианской педагогике само развитие

должно быть целомудренным, не развращающим, а, наоборот, собирающим воедино

все силы души человека. Такое развитие личности по-настоящему и возможно

только, когда мы осознаем себя образом и подобием Божиим. Только тогда

человек получает как бы истинную систему координат и может ориентироваться

в жизни. Мир начинает восприниматься им не как общественно-бытовое поприще

приложения своих сил и талантов, а как школа Вечной жизни, как начало пути

к себе, к своему истинному "я". Знания о Церкви ребенку дать не трудно,

важно начать вместе с ним его духовный путь, то есть труды строительства

себя по образу и подобию Божию.

Теперь нам может быть понятен кризис схоластической системы

христианской педагогики, которая стремилась, прежде всего, наполнить

ребенка христианскими знаниями. Знания не определяют жизнь ребенка. По

сути, кризис схоластики - это кризис обучения, не связанного с воспитанием.

Как видим, в христианской педагогике этот вопрос стоит острее, чем в других

школах.

Духовное знание, не подкрепленное личным опытом, не проведенное в

жизнь - способно больше соблазнить, чем развить.

Живые формы педагогики рождались в самой Церкви на протяжении многих

веков, но всегда они встречались с почти демоническим противостоянием

схоластики, которая является соблазном для каждого нового поколения

учителей.

Хорошую профилактическую помощь может оказать нам сама история

христианской педагогики. Даже при беглом взгляде, видна борьба косного, но

комфортного для учителя способа обучения как вещания, как декларирования

прописных истин, и педагогических поисков новых форм организации

педагогического процесса.

Развитие - это поиск и обретение ребенком новых форм

интеллектуального, эмоционального и духовного бытия в традиции и Предании

Церкви.

Язык Церкви христианским педагогом должен быть правильно услышан и

переведен на язык времени, надо сопрячь детскую душу, еще не знающую саму

себя, с той живой жизнью, которой живет не только весь приход, но и вся

Церковь. Но чтобы это стало возможным, прежде всего - нужно посмотреть на

детей: каковы же сегодняшние дети и как на них отразилось время? Педагог

должен быть мужественным, он должен посмотреть: кто к нему пришел, и что он

может сделать для этого человека. Детоводительство, коим является

педагогика, в большей мере, чем любое другое служение, зависит от того,

кого мы собрались вести. [3]

Значение духовно-нравственного воспитания

Духовная жизнь русского человека, тайна его рождения и смерти,

взлетов и падений, выбора жизненного пути незримо, но неразрывно соединены

с разворачивающейся усилием отнюдь не человеческой воли исторической

судьбой Православия на Руси. Определяя неповторимый лик нации, Православие

вместе с тем способствует раскрытию внутреннего сущностного облика каждого

человека, дарует ему свободу и творческую силу, указывает стезю, на которой

дары эти не пропадут втуне. Сегодня мы переживаем момент, когда свобода

воли обрушивается на душу поистине трагическим бременем ответственности за

выбор ценностей и ориентиров не только для себя, но и для своих детей.

Отказаться от этой ответственности немыслимо, принять ее — значит взять на

себя воистину неисполнимые усилием одного человека обязательства. К

счастью, отечественная культура предоставляет нам незыблемую опору —

историческое наследие своих творцов, прославленных и забытых, осуществивших

и не осуществивших свои планы, но искренне радевших за судьбу России.

Современное историко-педагогическое знание предлагает нам весьма

широкие возможности для осмысления логики и перспектив развития духовно-

нравственного образования в России. При этом мы можем обнаружить такое

многообразие мнений, что и без того широкие понятия духовности и

нравственности становятся вообще с трудом определяемыми. Если же духовность

и нравственность рассматривать не просто как человеческие качества, а

учитывать закономерности процесса их становления, то проблему усложняет еще

и выбор средств их формирования. Таким образом, трудность определения того,

что духовно и нравственно, зачастую отступает на второй план перед

проблемой как образовать духовного и нравственного человека. Даже в тех

педагогических системах, которые базировались, в отличие от сегодняшних, на

достаточно однозначных, определенных аксиологических основаниях (прежде

всего это педагогическая мысль и образование в Древней Руси), эта проблема

«как» никогда не могла быть решенной. Тем более трудно педагогам в наше

время, когда с одинаковой актуальностью стоит проблема и «что», и «как».

Понятие «духовность» при всей его употребляемости,

распространенности, вместительности не принадлежит к числу отработанных

философских и педагогических категорий. Слишком большой разброс смыслов,

отраженных в нем, заставляет иногда вовсе отказаться от его употребления,

заменяя то, что хотелось обозначить, понятиями «интеллигентность»,

«нравственность», «субъектность» и т.п. Продвигаясь от периферии

человеческого существа вглубь, к его метафизическому ядру, настаивают на

незаменимости категории «духовность», по сути, лишь религиозные мыслители,

ибо для остальных это метафора, вполне допускающая себе замену. Если

признавать психический мир человека последней глубиной в нем, то нет смысла

рассуждать о духовности, ибо нет духа — ее носителя, творца, основы.

Если же есть дух, то первая проблема духовности в человеке, в его

становлении, образовании — это борьба добра и зла, иначе говоря,

«структура», содержание духовной сферы личности. Понятие духовности в нашем

языке, так, как мы его чувствуем, будучи русскими людьми, носителями и со-

творцами своего языка (а в связи с этим нам не обязательно каждый раз

рыться в словаре, чтобы соприкоснуться со смыслом слова), по большей

степени благостно, возвышенно, говоря рационалистическим языком, позитивно,

положительно. Из этого весьма привлекательного смысла проистекает желание

пошире «распахнуть двери» проявлению духовности в человеке (например, за

счет уменьшения «дозы» рационализма, каузальности в образовании). Но перед

тем, как это сделать, необходимо задаться вопросом, все ли в духовной сфере

человека, даже ребенка, испытавшего меньше отрицательных влияний окружающей

среды, устремлено к добру?

Наиболее детально этот вопрос проработан в христианской

педагогической антропологии. Согласно антропологическим воззрениям В.В.

Зеньковского, в человеке наличествует духовная раздвоенность. Не только

добро, но и зло коренится в сердце человека, а не является лишь результатом

социализации, индивидуальной психической жизни. «Для христианской

антропологии, с ее основным учением об Образе Божием в человеке, проблема

зла является исключительно трудной, ибо здесь надо объяснить, как могло

появиться, как возможно и ныне зло в душе, если ее духовная основа наделена

образом Божиим, то есть, сопряжена с Богом».

Если зло не духовно в своих корнях, а духовная жизнь просто сдавлена

душевной периферией, то это облегчает признание идеи Образа Божия в

человеке, но не согласуется с признанием, что корень зла — «в сердце» (то

есть что зло духовно, что влечение к нему свойственно человеку от рождения,

а не приобретается «под дурным влиянием»). Как же мыслить духовность?

Всегда ли она хороша? Что коренится в человеческом духе и при каких

условиях взрастает «светлая» и «темная» духовность?

В поисках ответа на эти вопросы христианская педагогика неизбежно

вступает в диалог со своими самыми «близкими» и самыми опасными оппонентами

— различными направлениями «свободного воспитания». Полемизировать о

духовности в образовании с материалистами, которые и духа-то не признают,

не слишком интересно. Значительно интереснее «задать свои вопросы»

педагогам, все труды которых проникнуты заботой о духовной сфере и

отличаются тонкостью и глубиной теоретической и технологической проработки

вопроса.

Признание наличия в сердце человека зла, элемента первородного

греха, который не перекрывается ничем, даже индивидуальной святостью (и

святые умирают, ибо и над ними властен первородный грех), очень затрудняет

духовное воспитание, вызывает затруднения и отторжение. Не случайно

тяготение некоторых педагогов, так же, как и некоторой части молодежи к

учениям (и проповедующим их религиозным организациям), гарантирующим

духовное спасение, снимающим вопрос о возможном «откате назад», о возможной

одномоментной потере всех с трудом накопленных плодов духовного воспитания.

Для этих людей духовные искания, глубины осознания греха и покаяние,

особенно если речь идет о «нормальных», «хороших» и, тем более, очень

хороших людях, — скажем о христианских святых, — являются проявлением

«незнания», «недоразвития» и, по большому счету, напрасной жертвой. Такая

позиция представляет одну из самых больших опасностей для духовного

воспитания.

Наличие в человеческой духовности раздвоенности, светлой и темной

сторон, не позволяет педагогу пассивно ожидать, когда в ученике раскроются

его лучшие свойства. Духовное возрастание требует образования (в том числе,

научного, художественного), водительства, пастырства.

Один из основоположников православной педагогики как науки в России

архиепископ Евсевий писал: «Душа познает не только явления мира

чувственного, но и истину, и нравственное добро, и красоту. Человек познает

и самого Бога как верховную причину всего сотворенного, в распростертом

перед ним творении везде встречаются взору его следы Божества, — и его

духовный слух оглашается дивною гармониею вселенной». Красота, таким

образом, противопоставляется миру чувственному и представляет собой явление

духовного порядка. В этом понимании она служит нравственному возвышению

личности. Другой видный представитель православной педагогики XIX века А.Л.

Громачевский, пытаясь сформулировать «основной вопрос эстетического

воспитания», выдвигал следующее положение: «Нет сомнения, что эстетическое

воспитание находится в тесной связи с нравственным, и эстетически

прекрасное имеет громадное влияние на облагорожение человека и на развитие

в нем нравственных инстинктов». Нравственное и эстетическое воспитание

оказывались разными гранями процесса духовного восхождения личности. Этот

процесс, согласно идеям православной педагогики, должен был

организовываться как целенаправленный и управляемый. Ведущая роль

педагогического руководства в православной педагогике является ее важнейшей

чертой, поэтому нуждается в специальном обосновании.

Цель воспитания, при всей ее грандиозности и разноголосии идей,

формулируется в трудах представителей православной педагогики XIX века

достаточно однозначно. «Каждый ваятель прежде всего начертывает себе

образец предполагаемого произведения. Так должен поступать и каждый

достойный своего имени воспитатель. Сперва ему надобно иметь истинное

понятие о том, каким должен быть совершенный человек, а потом пусгь он

рассматривает, каким человек является на опыте... Быв сотворен по образу

Божию, он несет в себе два мира, то есть невидимую душу и видимое тело, и

тем показывает, что ему определено в себе и через себя возводить все

окружающие его творения к Богу». Почти через сто лет В.В. Зеньковский в

своем фундаментальном труде «Проблемы воспитания в свете христианской

антропологии» описал цель воспитания как раскрытие в человеке Образа Божия.

Процесс духовного воспитания необходимо включает в себя право и обязанность

педагога «выводить из состояния повреждения» (Евсевий), а также побуждать

самого ученика бороться со своими слабостями и недостатками. Это является

условием дальнейшего совершенствования. Так, согласно педагогическим идеям

протоиерея Владиславлева, человек «по отношению к самому себе, обязан все

силы бессмертного духа своего не только привести в гармонию и стройность,

не только очистить их от всех недостатков и повреждений, но и раскрыть и

усовершенствовать до полноты Богоподобия, — достигнуть, как выражается св.

Апостол, меры возраста Христова; а тело свое — немощное и грехолюбивое —

должен содеять способным не только к преодолению этих немощей и

грехолюбивых наклонностей, но и к нетлению и бессмертию».

Православные педагоги XIX века не отвергали современных им

достижений светского искусства, а также педагогической теории и практики,

согласовал их со своими религиозно-философскими взглядами. Так, даже В.

Владиславлев, демонстрировавший (особенно по сравнению с представителями

так называемого религиозного обновленчества) достаточную консервативность в

своем научном творчестве, ссылался на опыт Фребеля, на новые формы

организации педагогического процесса. «Все методические занятия с детьми

должны проходить, по мысли Фребеля, в так называемых детских садах и

сменяться различными гимнастическими играми и простыми мелодическими

песенками». Что же касается серьезного анализа достижений современной

педагогики в трудах К.Д. Ушинского или В.В. Зеньковского, то он не требует

своей специальной констатации как факт общеизвестный.

Однако обращение православных педагогов XIX-XX веков к светскому

искусству не должно затмевать очевидной в их творчестве тенденции к

углублению связи школы и церкви, к достижению приоритета духовной музыки,

живописи, поэзии в ряду средств эстетического воспитания детей. Эта

тенденция вырастает в принцип связи школы и церкви. Тот же В. Владиславлев

указывал, что «для правильного развития молитвенного духа весьма потребно

сообщать учение о храме православном и о Богослужении Православной церкви,

а так же обучить детей церковному пению.

Представления о творчестве в православной педагогике XIX - XX веков

значительно отличаются от соответствующих представлений иных педагогических

направлений, но сам факт развития этих представлений, очевидно, включает

православную педагогику в общенаучный процесс развития педагогической

мысли. Между различными представителями православной педагогики XIX века не

наблюдалось полного единодушия. Соответственно, христианство как религия

любви и духовного творчества осмысливалось далеко не однозначно. В

педагогических трудах архиепископа Евсевия заметно еще доминирование Страха

Божия как движущей силы воспитания. При всей глубине и многозначности

трактовки этого понятия, одним из его смыслов для читателей XIX века было

подавление свободы человека во имя ограничения побуждений греховного начала

в нем: «Бойся Бога и заповеди его храни: яко сие всяк человек», — цитирует

Еккл.12,13 арх. Евсевий. Вместе с тем, исследователи отмечают явный поворот

в трудах Евсевия к религии любви, к земным проблемам ребенка, что

обусловливает отход от ригористической назидательности и обращение к

психологически оправданным конкретным педагогическим рекомендациям (См.

статьи Е.А. Плеханова в книге: «Православная педагогика в России».

Владимир, 1997.) Еще более развил творческую струю в православной

педагогике А.Л. Громачевский, открыто противопоставивший два направления в

духовной литературе: консервативное, недоверчиво относящееся к различным

улучшениям в современной жизни,., и богословско-религиозное, которое

старается «вопросы жизни и все лучшие стороны ее... осветить светом

христианской веры». Сторонники богословско-философского направления «не

только веруют, но и свободно испытывают христианские истины, будучи глубоко

убеждены во внутренней силе религии». Как видим, в этих комментариях

творческое духовное начало все более проясняется.

Наиболее глубокая проработка проблем художественно-эстетического

творчества как средства духовного воспитания личности представлена в трудах

В.В. Зеньковского. Он считал творческий характер детской эстетической жизни

«в высшей степени характерной его чертой». Эта черта сочетается с еще одной

важной характеристикой, называемой В.В. Зеньковским универсализмом: «дети

любят и музыку, и сказку, и рисование, и лепку, и танцы, и сценические

представления» и, соответственно, стремятся попробовать себя во всех этих

видах искусства. Результаты исследований «художественной жизни» ребенка

свидетельствуют о глубине и высоком теоретическом уровне проработки этого

вопроса в православной педагогике. Противопоставляя гербартианскому

принципу «воспитывающего обучения» формулу «обучающего воспитания», В.В.

Зеньковский постоянно подчеркивал религиозно-нравственные задачи любой, в

том числе художественно-педагогической, деятельности. Формулируя конкретные

идеи организации воспитания, он поставил два условия: 1) наличие в школе

здоровой социальной среды (чтобы школа была единым духовным механизмом) и

2) открытие перед ребенком возможностей «разностороннего выражения его

энергиии», чтобы «таким образом были открыты пути переработки его сил и

созданы условия его духовного самоуправления». Для воплощения второй идеи

В.В. Зеньковский полагал необходимым использовать средства искусства.

Интересно, что он конкретизировал духовное содержание своих педагогических

идей с помощью музыкальных терминов: внутренняя ритмизация и гармонизация

оказывались для него путями духовно-нравственного устроения личности.

Трактуя понятие «ритм» весьма широко, как «подчинение материи какой-

то закономерности», он, тем не менее, описывал эту грань воспитания,

опираясь на музыкальные аналогии: «Вообще говоря, мы очень аритмичны. Так

же как некоторые непроизвольно детонируют (снижают), участвуя в хоре, так

можно детонировать и в ритме (в движении). Чувство ритма трудно развивать у

детей. Тело в человеке есть главный источник трудностей, и подчиненность

тела ритму уже означает его включенность в духовную жизнь». Исходя из этих

рассуждений, В.В. Зеньковский объяснял значимость воспитательного

воздействия музыки: «Именно поэтому Древняя Греция включала музыку (в

широком понимании) в систему воспитания». При этом он отмечал и

ограниченность этого направления воспитания: «Не нужно забывать, что ритм,

как сила природы, — это есть форма без содержания».

Что касается гармонизации, то она понималась В.В. Зеньковским как

задача и результат воспитания, ведомого на почве религиозной жизни:

«Гармония не есть натуральный факт, но задача. Если должна быть учитываема

иерархичность в строении человека, все же должно искать во всем согласного,

гармоничного проявления, ничто не должно быть задавлено, но все должно быть

облагорожено». Гармонизация, по мысли В.В. Зеньковского, может быть

достигнута только изнутри — исключительно религиозным началом.

Таким образом, творчество, в том числе и в области искусства,

понимается православными педагогами как творчество духовное, процесс

раскрытия и исполнения своего креста, то есть соучастия в Божественном

творении собственной личности, в возвышении ее и обращении к Богу.

Самым ярким примером воплощения идей православной педагогики XIX

века в сфере духовного воспитания средствами искусства является опыт

организации педагогической деятельности С.А. Рачинского. Реализуя принцип

связи школы и церкви, С.А. Рачинский придавал особое значение участию детей

в церковном пении, обучению их рисованию (несколько наиболее одаренных

учеников С.А. Рачинского стали иконописцами). Он подчеркивал, что культовая

музыка должна звучать именно в храме, сопровождая службу и отвечая прежде

всего задачам духовно-нравственного становления личности. Музыка,

изобразительное искусство, согласно убеждениям С.А. Рачинского, должны

входить в жизнь ребенка, а не оставаться лишь внутришкольной забавой.

Обоснованием этой мысли служит неоднократно комментировавшееся в его трудах

положение о том, что сельская народная школа есть школа окончательная, то

есть она готовит своих выпускников не к поступлению в другие учебные

заведения, не к продолжению образования, а непосредственно к жизни в

традиционной крестьянской среде. Поэтому предметное содержание образования,

не имеющее выхода в трудовой, духовно-нравственной, художественно-

эстетической или иной сфере крестьянской жизни, не нужно в такой школе. При

этом С.А. Рачинский вовсе не принижал уровня запросов н потребностей

современного ему крестьянина. Об этом свидетельствуют учебные планы его

школ. В эти учебные планы включались, помимо Закона Божия, русского,

церковнославянского языка и арифметики, музыка и пение, живопись, черчение,

рисование, история и культура России и Смоленского края. Художественные

способности, так же, как и нравственные качества крестьянских ребят, С.А.

Рачинский оценивал очень высоко. Поэтому занятия музыкой, изобразительным

искусством (рисованием, декоративно-прикладным искусством) в сельской

народной школе, по его мнению, должны были восприниматься и детьми, и их

родителями, и учителями очень серьезно, что обусловливалось выходом

результатов этих занятий в важнейшую сферу жизни — религиозно-духовную.

Оппонируя сторонникам введения в школу специально обработанных народных

песен, С.А. Рачинский писал: «Народная песнь, измененная в своем напеве

ради чуждой ее характеру гармонизации, перестает быть народною. Песни,

заученные в школе, дома не поются — и слава Богу. Достойная четырехголосная

гармонизация наших народных напевов — дело будущего. Пока плодотворно и

жизненно в школе лишь пение церковное. «Аргументируя» это мнение, Сергей

Александрович приводил характерный пример: «Во время похода моей школы в

Нилову пустынь учеников в деревнях беспрестанно просили петь молитвы. Никто

не просил их спеть песенку».

Церковное пение, воспринимавшееся социумом как в высшей степени

практико ориентированная и полезная деятельность, служило средством

самоактуализации, самоутверждения учеников, придавая значимость их

школьному образованию. Вот как поэтично описывал С.А. Рачинский душевное

состояние девочки, получившей, благодаря школе, возможность петь в

церковном хоре. «Пишу эти строки в субботу вечером. Учение в школе еще не

началось; завтра соберутся ученики, чтобы петь обедню. Но ученица из самой

дальней деревни нашего прихода (18 верст) уже тут. Она поет на правом

клире: это радость и гордость ее жизни. Из темной глубины притвора, где за

густой толпой мужчин, вздыхая и крестясь, перешептываются деревенские

.кумушки, она вознесена на высоту того таинственного алтаря, в который она

не может вступить. О ней молятся на сугубой ектений. Те святые и страшные

слова, от которых содрогаются сердца и гнутся колени, — она оглашает ими

церковь и мало-помалу, в строгом строе созвучий, в ней раскрывается

глубокий смысл этих слов, неизъяснимый никакими школьными толкованиями...».

То, что мы знаем сейчас о православной педагогике ХГХ века, даже без

учета несомненно очень значительных потерь, «белых пятен» в этой области,

приводит к мысли о несоответствии глобальности замыслов и узости сферы

реализации. Ведь реально идеи, высказанные С.А. Рачинским, воплощались в

основном в начальной школе и, главным образом, в школе церковноприходской.

П.Ф. Каптерев достаточно резко, но не без оснований, утверждал, что

церковноприходская школа «представляет собой подновленное воспроизведение

допетровской школы с ее главнейшим характерным свойством — церковностью».

Действительно, связь церкви и школы являлась ведущим принципом православной

педагогики. Оставим в стороне причины, не позволившие православно-

педагогическим идеям, связывающим духовное и художественное воспитание,

занять то место, на которое они справедливо претендовали. Это и отсутствие

строгого единства взглядов, характерное для ряда ее деятелей, и плохая

организация подготовки педагогических кадров, формализм в проведении

массовой образовательной политики и одновременно ориентация именно на массы

(элитарность образования чужда далеко не всем педагогическим течениям, но

определенно противоречит духу православия). Обращение в основном к

практике народной школы можно признать одним из таких просчетов, но можно

рассматривать и как один из этапов планировавшегося, скажем, К.П.

Победоносцевым практического становления православного духовного воспитания

в целом. Можно утверждать, что православная педагогика ХIХ-ХХ веков

попыталась соединить в художественном воспитании духовные ценности Древней

Руси в характерных для них формах функционирования и новые педагогические

идеи. Поскольку для реализации целостного замысла была организована

церковноприходская школа — весьма жизнеспособная и получившая широкое

распространение в России, — то можно говорить об особой роли этого типа

школ в духовном воспитании русского человека средствами искусства. Занятия

искусством в церковноприходской школе в минимальной степени преследовали

задачи «чисто» эстетического развития, а прямо ставились на службу духовно-

религиозному восхождению личности. Уроки церковного пения, имея прямой

выход в важнейшую для жизни верующего сферу (исполнение церковных обрядов),

не нуждались в дополнительных обоснованиях. Их воспитательная, социальная

значимость была очевидна. В методическом плане уроки церковного пения

обеспечивались сложившейся практикой певческой подготовки духовенства.

Достоинства и слабости этой системы достаточно хорошо известны и очевидны.

Высокохудожественный музыкальный материал, не только способствующий

развитию голоса, но прежде всего позволяющий обращаться к Богу, несомненно,

заслуживал и охранительного отношения, и пропаганды, и надежд на духовное

возрождение народа через школу. Но формализм, догматизм, иногда

элементарная педагогическая неподготовленность мешали реализации замысла, а

в некоторых случаях и дискредитировали идею.

Серьезную педагогическую проблему представляет соотношение понятий

«духовное» и «нравственное» воспитание. Нравственное воспитание,

ориентированное на сложившиеся в культуре образы морали, не равно духовному

возрастанию, что признается сегодняшними философами и теоретиками

педагогики, независимо от их философской ориентации. С духовным воспитанием

нравственное воспитание роднит то, что в нем оцениваются не только

практические действия, но и побуждения, намерения, мотивы. Нравственное

воспитание ведет человека к способности относительно самостоятельно

определять свою линию поведения без внешнего контроля, опираясь на совесть,

чувство личного достоинства. Нравственное воспитание служит одним из

средств духовного воспитания, но отнюдь не исчерпывает его. Духовное

воспитание столь же существенным образом стимулируется средствами

интеллектуального, эстетического, физического воспитания, но не

обеспечивается, не гарантируется ни каждым из этих средств, ни всеми ими,

вместе взятыми. Духовное воспитание не обеспечивается (не гарантируется) в

том числе и религиозным образованием, ибо и из него можно вынести различные

плоды. Как пишет в журнале «Педагогика» магистр богословия А.Е. Лихачев,

«духовный заряд», наличие или отсутствие которого, в конечном итоге, и

определяет процесс духовного воспитания, можно сравнить с вдохновением. «В

его пламени преображаются все прежние движения души, весь накопленный

опыт». Вдохновение, духовный заряд — явления, не управляемые ни самим

учеником, ни его педагогом. Поэтому процесс духовного воспитания, по сути,

не технологизируется.

Однако можно говорить о создании условий, предпосылок для духовного

воспитания личности. Они напрямую связаны с ее нравственностью,

образованностью, культурой. При этом ребенок не должен быть поставлен в

условия так называемой «свободы», а точнее, анархии выбора. Иерархическое

строение духовной сферы личности, ясное определение приоритетов может быть

достигнуто только в условиях культуросообразного, согласованного с миром, с

социальной реальностью образования. При этом, однако, реальность не должна

пониматься как сиюминутная данность. Учет глубин исторического опыта,

построение (а не сжигание) мостов от прежних поколений к нынешним и

наличие, пропаганда, проповедь вечных ценностей, истин, носителем которых

является христианство, — необходимые условия, при которых можно ожидать

духовного взросления новых поколений. [11]

Семья и брак как залог достойного воспитания в православии

Прочным оплотом для православных мирян в этих условиях является брак

и семейная жизнь, установленные благословением Божиим для спасения всех

членов семьи. Чтобы лучше разобраться в этом, давайте рассмотрим

канонические основы брака, находящиеся в Священном Писании и хранящиеся в

Священном Предании, выражающем мировоззрение Церкви.

Взгляды на брак в Ветхом и Новом Завете

Когда мы читаем о браке, семейной жизни и продолжении рода

человеческого в Ветхом Завете, сразу же бросается в глаза, что главное

здесь - это сохранение еврейского народа, бесконечные родословные, которые

находим в Писании. Однако в то время брак не был единственным способом

продолжения рода. Дети рождались и от наложниц, кроме того, существовал

обычай брать в жены вдову брата, даже если она становилась второй женой

(ужичество). Однако целью подобного многоженства являлось вовсе не

удовлетворение плотской похоти, а желание иметь наследников. В Ветхом

Завете мы не найдем никакого снисхождения Бога к разврату, как нет такого

снисхождения и сейчас. Еще в ветхозаветные времена Бог начал открывать

человеку Свою волю. Мы видим, что Бог осуждает многоженство, наложниц и

закон ужичества. Смыслом брака все больше становится не продолжение рода, а

более высокие, духовные ценности. Наконец, Бог ясно изъявил свою волю,

карая развратников.

С пришествием Христа главной целью брака перестает быть потомство и

продолжение рода, хотя это по прежнему остается его важной составляющей. Но

Христос пришел в мир и принес залог воскресения мертвых и вечной жизни,

сообщив христианскому браку новую цель - стяжание жизни вечной супругами и

детьми.

Чин православного брака начинается словами «Благословенно Царство

Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Этими

словами подчеркивается важность брака и сразу обозначается его цель.

Согласно церковным канонам, христиане, вступившие в брак вне Церкви,

отлучаются от церковных таинств. Православный брак это скорее создание

двумя людьми малой, семейной церкви для поклонения Богу Истинному и во

спасение души. Эта семейная церковь подчинена Церкви Христовой. Как говорит

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6