1. Политика как общественное явление: Концептуальные подходы
Представление о политике как искусстве возможного возникло уже в античной политической мысли, равно как и мысль о том, что ее изучение должно подчиняться логике научных понятий и процедур. Взаимосвязь практического освоения политического искусства и более углубленного изучения путем сравнительного научного, теоретического и философского многообразных политических процессов очевидна, поскольку обе данных процедуры имеют универсальный и творческий характер. Характеризуя природу происходящих в истории политических процессов, немецкий политолог Т. Шаберт справедливо отмечал: “Люди - существа творческие и политика является исходным способом их творческой деятельности. Имеются, конечно, и другие стремления, выражающие творческий характер человеческих существ. Художники рисуют картины, композиторы создают мелодии, писатели пользуются словами, архитекторы конструируют здания, ремесленники создают ручные изделия, рабочие производят товары. В любом из этих процессов они создают нечто материально осязаемое, конечное, например, портрет или натюрморт, песню или симфонию, поэму или учебник, коттедж или церковь, стол или вазу, машину или одежду. Но, занимаясь политикой, человеческие существа бесконечно производят и никогда не создают что-либо ощутимое материально, конечное. Политика - это чистое творчество, она является творческим устремлением, “продукт” которого есть само творчество, к которому стремятся. Из всех видов человеческого творчества музыка наиболее сравнима с политикой. Музыкальная композиция, не будучи озвученной, мертва; в действительности она становится продуктом музыкального только в процессе своего производства, когда она исполняется и воспринимается на слух. Подобным же образом политика не имеет иной реальности, кроме самого политического процесса: она возникает только через саму себя в политическом акте. Музыкальная композиция, будучи однажды завершенной, сохраниться, однако, в самом законченном произведении, независимо от вариаций исполнения. Политика, наоборот, не знает конечных продуктов: все, к чему она стремится - это движение, движение в потоке творческих усилий. Политика является человеческой конфигурацией creatio continua (вечного творения), в процессе которого выявляются различия между формой и смятением, деятельностью и постоянством, замыслом и разложением. Без политики человеческие существа не смогли бы существовать. Они существуют только посредством “божественного” творчества”.

Представление о политике как об универсальном явлении нередко отражается и в ее определениях. Возьмем, к примеру, одно из наиболее известных определений, данных английским философом М. Оукшоттом: “Политикой я называю деятельность, направленную на выполнение общих установлений группы людей, которых объединил случай или выбор". Данное определение является общим настолько, что из него можно вывести следующее умозаключение: свою политику могут проводить, помимо государства, правительств и политических партий, также семья, клубы, научные общества, профсоюзы и т.д.

Государство отличается от этих объединений только тем, что в нем политика имеет преимущественное значение. В этом смысле, как отмечал М. Вебер, оно является политическим союзом, сообществом, которое внутри определенной области с успехом претендует на монополию легитимного насилия и считается единственным источником права на насилие.

Речь идет, таким образом, о современном государстве, выделяющемся из гражданского общества (речь о нем пойдет ниже) и, в известном смысле, противостоящем ему. Обладая монополией на легитимное насилие, оно признает за гражданами право не участвовать в политике в качестве активных, автономных субъектов. В результате в современных обществах возникает ситуация, когда политика, будучи в потенции результатом универсальной деятельности всех социальных групп, является для большинства людей делом второстепенным. Если, например, в небольших по численности населения древнегреческих городах-государствах “политический образ жизни", под которым подразумевалось активное участие граждан в обсуждении и совместном принятии политических решений (принцип прямой демократии), был основным признаком гражданского статуса, в современных политических системах имеет место тенденция к элитарному или авторитарному навязыванию и распределению ценностей, влияния и власти.

Власть и влияние представляются многим как центральные понятия политики. Г. Лассуэлл, в частности, утверждал, что политика в первую очередь отвечает на вопрос - “кто приобретает что, когда и как?". Если рассматривать политику как сложный и многообразный процесс, то станет очевидным, что он включает в себя не только какой-либо конечный результат (им может быть достижение господства, установление личной или коллективной власти), но и промежуточные цели, связанные с реализацией властной воли, проведением в жизнь того или иного решения.

И конечные, и промежуточные цели достигаются либо в рамках определенной политической организации, либо вне ее. Последнее предполагает наличие конфликтного в своей основе политического процесса, в результате которого та или иная политическая организация оказывается разрушенной. Политическая организация и ее основные элементы составляют, следовательно, основу развития политического процесса, а в определенном плане - и конечную цель.

Разумеется, политические институты - это всего лишь орудия, через которые и посредством которых осуществляются политические процессы, реализуется власть в обществе, организованном в государство. Деятельность государства проявляется наиболее наглядно в подчинении людей правительственной власти.

Правительство может быть определено как легитимное использование силы, включающее в себя заключение под стражу, наказания различного рода с целью контроля за поведением людей на определенной территории. Все правительства требуют от граждан поступиться частью своей свободы в целях управления ими. В зависимости от типа политической системы некоторые правительства сводят свои требования до минимума (демократические), другие, наоборот, - доводят требования до максимума (тоталитарные), но никогда не существовало такого правительства, которое выдвигало бы в качестве цели полную, абсолютную свободу.

Внешне государственная политика выражается в трех ключевых понятиях, определяющих вплоть до сегодняшнего дня основное содержание современных политических идеологий и традиционных (ценностно ориентированных) политических теорий - порядок, свобода и равенство. Если свобода и равенство почти всегда в массовом сознании предстают в качестве ценностей, имеющих позитивную смысловую нагрузку, порядок, наряду с крайне положительным, может приобретать и отрицательный смысл. Часто он символизирует вторжение государства в частную жизнь.

Понятие “свобода” обычно включает в себя два основополагающих смысла - “негативный" и “позитивный". Негативный смысл предполагает свободу в той степени, когда никто не вмешивается в дела индивида - ни люди, ни организации. Политическая свобода в этом смысле есть просто область, в пределах которой человек может действовать без помех со стороны других. Чем шире свобода такого невмешательства, тем больше человек сознает себя свободным. Свобода в этом смысле касается, прежде всего, сферы частной жизни и, будучи важнейшим элементом политики либерально-демократических государств, не является, однако, несовместимой с некоторыми автократическими режимами, поскольку она касается области контроля, а не ее источника.

Напротив, позитивный смысл и концепция свободы вытекают из желания индивида быть самому себе господином, действовать, исходя из своих собственных сознательных целей. В практическом плане понятия “свобода для чего” и “свобода от чего” не отделены друг от друга совершенно, однако за каждым из них стоит определенная традиция политической теории и политической практики.

Порядок в узком смысле, как защита жизни и собственности, ассоциируется с потребностью индивидов в правительстве и государстве. В широком смысле - поддержание и сохранение общественной стабильности - это понятие необязательно должно ассоциироваться с государственной политикой и может ограничиваться, например, вопросами самоуправления.

Любое государство консервативно в том плане, что оно должно заботиться о поддержании порядка на контролируемой им территории. Те реформистские или революционные организации, которые ставят перед собой цель борьбы против существующего строя, отвергают и установленный порядок, однако, во имя установления "нового порядка", в чисто декларативном плане обычно именуемого как "прогрессивный", "более справедливый" и т.д.

Равенство обычно воспринимается в трех основных смыслах - как политическое равенство (право принимать участие в политической жизни, идентифицировать себя с определенной политикой), социальное равенство - т.е. обладание реальными возможностями пользоваться своими правами и, наконец, как равенство возможностей, которое обычно ассоциируется с системой гарантированных со стороны государства и общества прав.

Цели государственной политики могут рассматриваться в свете обозначенных выше ключевых понятий как вполне традиционные. Но именно преследование этих целей постоянно порождает конфликты, создавая дилеммы, которые проявляются как в деятельности отдельных институтов, так и в общественном сознании, включая сферу политической теории. Если первоначальной дилеммой государственной политики было противоречие между порядком и свободой, то постепенно ее место стала занимать дилемма свободы и равенства.

Конфликт между свободой и порядком зарождался внутри самих государственных структур, как бы ставя под вопрос легитимное использование силы с целью контроля над поведением индивидов - подданных или граждан. Эта дилемма занимала политических философов в течении столетий. Например, Ж.-Ж. Руссо утверждал в сочинении “Об общественном договоре", что истинное назначение правительства - найти форму сообщества, которая защитит личность и достояние каждого члена сообщества и в котором каждый индивид, связывая себя с целым, мог бы, однако повиноваться самому себе, сохраняя ту же степень свободы, которой он обладал в “естественном" (т.е. догосударственном, первобытном) состоянии.

В современной политической теории эта проблема остается столь же острой, распространяясь на все области политического процесса. Соответственно вопрос о содержании политической свободы является важнейшей проблемой и самой политики, и теоретической рефлексии о ней. Еще в 1927 г. Дж. Кэтлин отмечал в книге “Наука и метод политики: “Весь политический процесс возникает из следующего парадокса: для того, чтобы обеспечить свободу в одном направлении, мы должны налагать ощутимые узы, подрывающие наше чувство всеобщей свободы”. Вне этого парадокса политики просто не существует, поскольку она просто не могла бы возникнуть. Иными словами, свобода для человеческих существ возможна только путем гарантирования “права свободы", что само по себе уже означает известное ограничение.

Если в период традиционных монархий этот парадокс практически не ощущался, то с возникновением идеи конституционализма он резко выдвинулся на передний план. Конституция призвана защищать всеобщую свободу, но по видимости она ее отрицает, утверждая властный порядок и тем самым давая преимущество политической элите путем предоставления ей права распоряжаться в определенных отношениях подчиненными ей индивидами. Иными словами полная свобода недостижима институционально.

Из парадокса свободы возникает парадокс власти. В современной политической теории его содержание обычно формулируется следующим образом: парадокс власти - это парадокс свободы, видоизмененный в конституционном плане. Преодолеть его нельзя. Возможно только овладение им в самом политическом процессе, в практическом осуществлении политики. Политик овладевает парадоксом власти, создавая в пределах конституционного поля “параинституциональную конфигурацию личной власти” (Т. Шаберт). Иными словами любая практическая политика, опираясь на конституционный закон, имеет тенденцию в лице своих носителей к формированию системы монократической, или авторитарной власти.

При всей внешней абстрактности такого рода построений, они правильно отражают противоречия современных демократических режимов, в рамках которых те, кто входит в политическую элиту, нередко встают перед дилеммой нарушения закона и ограничения свободы других во имя обеспечения своей власти, коль скоро закон стоит на страже свободы, а интересы группы требуют принятия мер, идущих вразрез со стремлениями большинства.

Исходя из этих логических посылок, немецкий экономист и политолог Й. Шумпетер в книге “Капитализм, социализм и демократия” (1942) вообще ставил под сомнение саму возможность реализации “классической концепции демократии” как не соответствующей ни человеческой природе, ни постоянно подтверждающим иррациональность последней реалиям повседневного человеческого поведения. В области политики, утверждает Шумпетер, образование и интеллект не дают людям никаких преимуществ прежде всего потому, что воспитанные в них чувства ответственности и рационального выбора обычно не выходят за пределы их профессиональных занятий. Общие политические решения оказываются поэтому столь же недоступны образованным слоям, сколь и безграмотным обывателям. “Таким образом типичный гражданин опускается на более низкий уровень умственных характеристик, как только он вступает в политическую сферу. Он спорит и анализирует при помощи аргументов, которые он охотно признает ребяческими внутри сферы своих собственных интересов. Он снова становится примитивным".

Следовательно, по Шумпетеру, демократический политический процесс и соответствующая политическая теория могут иметь какую-либо практическую ценность только в том случае, если они обеспечат необходимый минимальный уровень участия, предоставив на практике решение основных политических вопросов конкурирующим элитам и бюрократии.

Пессимистический взгляд Й. Шумпетера (и многих ученых поколения 20-40-х гг. нашего столетия) на возможности политики как универсального процесса, вовлекающего всех в решение государственных вопросов, во многом определялся фиксацией одной принципиальной особенности, характерной для того исторического периода - и коммунистические, и фашистские режимы пришли к политическому господству на волне революционного популизма, когда власть была вручена откровенным демагогам и специалистам по манипуляции сознанием.

Но и в последующие периоды нестабильность и “неуправляемость” демократических систем постоянно были предметом для тревожных аналитических выводов и социологических прогнозов. Так, в 1974 г. в докладе, озаглавленном “Кризис демократии", который был представлен трехсторонней комиссией по “управляемости демократий", состоявшей из ведущих ученых США, Франции и Японии, была нарисована довольно мрачная картина демократических режимов в развитых странах Запада, прошедших период послевоенной стабилизации и постепенно клонящихся к упадку. Причиной упадка объявлялась неспособность демократических систем справляться с трудностями модернизации и постоянно возрастающими требованиями социального характера. Количество вызовов, заложенных внутри самой демократии, в соединении с враждебным окружением перенапрягают ее управленческие возможности. Следствием являются дипломатические просчеты и поражения, мировая инфляция и спад производства, увеличивающаяся зависимость от внешних ресурсов, изменения в распределении экономической военной и политической власти в мире. Возрастающая концентрация богатств в руках представителей немногочисленной элиты, поляризация между этническими группами и национальными меньшинствами, атаки интеллектуалов на коррупцию, материализм и неэффективность демократии, изменение культурных приоритетов от ориентации на труд к потребительским ценностям и стремлению к удовлетворению личных потребностей являются предпосылками глубокого кризиса демократической политики и связанного с ней общественного воодушевления.

Итоговый вывод доклада по своему характеру был весьма близок к обозначенным выше прогнозам Й. Шумпетера: ограничение демократии путем энергичного вмешательства авторитарной управленческой элиты, обладающей необходимой компетентностью и стремящейся прежде всего к порядку и “структурной стабильности”, рассматриваемым выше стремления к увеличению личных свобод.

В определении содержания политики специалисты нередко проводят различие между общественным (публичным) и частным. Это различие имеет непосредственное отношение и к определению политики как “авторитарному распределению ценностей", и к вопросу об ее субъектах. Иногда мы говорим об “общественных должностных лицах" - чиновниках, бюрократах, служащих в различных государственных учреждениях, или об “общественной жизни" индивида, в то время как закрытые клубы, товарищества рассматриваются в качестве частных даже в том случае, если они тем или иным образом участвуют в общественной жизни.

Таким образом различия между “публичным” и “частным” оказываются иногда условными и зависят исключительно от субъективных предпочтений исследователя. Они основаны на том предположении, что социальные структуры, обозначенные как “частные", не соприкасаются с правительством, в то время как “общественные" структуры подлежат правительственному регулированию и контролю.

На самом деле границы между публичным и частным оказываются, как правило, размытыми. Например, устанавливаемые профсоюзами правила приема новых членов, приводящие к дискриминации определенных социальных групп (неквалифицированных рабочих, национальных меньшинств и т.д.), имеют одновременно общественный и частный аспекты, поскольку затрагивают целый спектр отношений, в которые вовлечены парламент, правительственные службы, правозащитные организации и группы интересов.

Другим важным моментом, определяющим статус политики как формы социальной деятельности, является та роль, которую играют в ней споры, полемика и конфликты. Широко распространенным является мнение - вне споров и конфликтов политики вообще не существует. Определяя общий характер политики в своей знаменитой работе “Понятие политического", философ К. Шмитт писал: “Специфическое политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага. Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации: это различение может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть даже окажется выгодным вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором “непричастного” и потому “беспристрастного" третьего”.

Фундаментальная роль конфликтов в развитии политического процесса не подлежит сомнению. Однако невозможно логически утверждать, что конфликтами исчерпывается все содержание политики. Если признать последнее утверждение как истинное, то, например, рутинная деятельность правительственных чиновников военного министерства или министерства иностранных дел должна рассматриваться как неполитическая даже в том случае, если эта деятельность направлена на разжигание и усиление конфликтных ситуаций в том или ином регионе.

На самом деле не меньшую роль играет в политике согласие, или консенсус. Конфликт и консенсус часто рассматриваются как своеобразные крайние точки политического континуума: то, что приближается к “конфликтной точке", приобретает все более политический характер и наоборот. Однако, специфика отдельных элементов политической жизни может быть адекватно представлена только сквозь призму взаимодействия этих, представляющихся диаметрально противоположными, пунктов. Крайняя точка конфликта может означать одновременно определенную форму согласия, например, - намеревающиеся вступить в военный конфликт страны имплицитно выражают согласие воевать друг с другом. Кроме того, общепризнанные (в традиции или закрепленные международными соглашениями) правила (законы) ведения войны также свидетельствуют о наличии элементов консенсуса даже в самом ожесточенном конфликте. Наконец, угроза полного разрушения государства или всего сообщества в результате конфликта устанавливает тот предел, за который он зайти уже не может.

Столь же неоднозначными выглядят в современной политической науке попытки решения вопроса о сферах и границах политики. В западноевропейской и североамериканской политологии традиционным является ограничение ее сферой государства с концентрацией внимания на деятельности правительственных институтов. Вместе с тем в последнее время наметилась вполне отчетливая тенденция для преодоления формального подхода. Ведущую роль в этом процессе играет представление о том, что политика является лишь одним из многообразных аспектов общественной жизни. Существование особых институтов, выполняющих специфически политические функции, никогда не может отделить политику от общества. Действия многих институтов одновременно включают в себя, например, социальные, экономические и политические компоненты: в их рамках одновременно распределяются и перераспределяются структура социальных связей и взаимодействий, товары и услуги, власть и влияние. В науке эти распределительные действия, равно как и политическая сфера в целом, выделяются с целью их более скрупулезного исследования.

Из приведенных выше суждений вовсе не следует, что политика как область человеческой деятельности не имеет собственных, свойственных только ей одной, целей. Но эти цели определяются теми функциями, которые она выполняет в структуре социума. Важнейшей из этих функций является достижение общих целей, способствующих интеграции сообщества. В современной политической философии эта функция отчетливо выражена в понятии политического как особой системы общественных связей, выражающей потребность людей в совместной жизни (Х. Арендт).

Признания политики в качестве важнейшей подсистемы общества, равно как и внимание к специфике выполняемых ею функций, усиливает интерес ученых к более интенсивному их анализу на общетеоретическом уровне, безотносительно к тому - кто, когда и где эти функции выполняет. Так возникла основа как для дальнейшей интеграции политологии в систему общественных наук в результате роста междисциплинарных исследований, так и для появления новых теорий и парадигм. Но прежде чем рассмотреть основные направления формирования последних, необходимо исследовать проблему специфики политической науки как таковой.

2. Предмет, метод и функции политологии
Прежде, чем рассматривать проблему содержания политологии, ее методов, с помощью которых изучается политика, вполне естественно ответить на вопрос - что представляет собой политическая наука?

В теоретическом плане дать абсолютно исчерпывающее определение - что такое политическая наука - не представляется возможным. Возникающие между различными школами разногласия, основанные на категорических суждениях относительно того - чем должна политология быть - делают любое определение до известной степени ограниченным и неточным.

В самом общем плане наиболее очевидными являются две “рабочих” гипотезы, принимаемые представителями любого направления: а) политология изучает политику как таковую; б) изучение политики является делом специалистов, использующих для этого соответствующую методологию.

Характер первого определения представляется бесспорным после рассмотренных выше характеристик политики и политического процесса. Второе определение выглядит несколько тавтологичным, поскольку оно не может быть раскрыто без анализа специфики данной методологии.

Недостаток согласия между учеными относительно объекта их занятий в течении долгого времени служило предметом для сардонических замечаний и насмешек типа - “политологи едут во многих направлениях, очевидно, руководствуясь тем мнением, что, если вы не знаете куда идти, любая дорога выведет вас в нужное место" (Г. Эйлау). Но для того, чтобы поиск не стал бесконечным, необходимо обозначить те реальные пределы, за которые политическое знание выходить не может.

Политология с середины ХIX века формировалась в первую очередь как академическая дисциплина. Первая самостоятельная кафедра политической науки возникла в 1856 г. в США при Колумбийском университете. Ее возглавил немецкий эмигрант Ф. Либер. С 1969 число ученых, входящих в Американскую ассоциацию политической науки, превысило 15 тыс. человек и ее состав ежегодно увеличивается на 10 процентов. В России с 1990 по 1997 ученая степень доктора политических наук была присуждена 108 ученым. Число защищенных кандидатских диссертаций за этот же период превысило 3700. Существование в большинстве стран мира самостоятельных политологических факультетов и кафедр не является, однако, свидетельством того, что изучение политики строго ограничивается университетской сферой и не может даже гарантировать “чистоту дисциплины”. Политические проблемы исследуются на многих гуманитарных факультетах. Вне университетских стен политику изучают профессиональные политики, журналисты, партийные и профсоюзные функционеры, лидеры различных общественных движений и групп интересов и многие др. Представителей этих слоев можно именовать политологами с очень большой натяжкой.

Так или иначе, является общепризнанным, что те, кто изучает политику, должны иметь профессиональную подготовку и, следовательно, владеть определенными методикой и приемами исследования, источниками которых являются университетские лекции и семинары, а также обширная научная и справочная литература. Например, в работе С. Розмена, Ч. Мэйо и Ф. Коллинджа “Измерения политического анализа: Введение в современное изучение политики” представлено следующее перечисление основных ингредиентов политологии как научной дисциплины и профессии:

Профессиональное самосознание, выраженное в установке на критический анализ роста и развития соответствующей исследовательской сферы.

Совокупность классических трудов.

Специализация персонала в различных научных подразделениях и сферах.

Сравнительно легкая дифференциация предметов исследования.

Совокупность обобщений или абстракций, часть которых может добавляться, уничтожаться или видоизменяться постепенно, если это представляется необходимым и своевременным.

Концепции, являющиеся специфичными именно для данной сферы.

Сравнительно стандартизированные методы анализа.

Совокупность данных и сообщений об этих данных.

Важнейшей целью современной политической науки является формирование гипотез и теорий, способных объяснять окружающий нас мир политики. Научные объяснения должны отвечать определенным критериям. Это касается, прежде всего, строгого формулирования законов развития политического процесса и тех теоретических концепций, которые лежат в основе его научной интерпретации. Далее, знание фактов должно предшествовать их объяснению. Только тогда подлежащие объяснению факты могут выводиться в качестве логических следствий из тех законов или теорий, которые основаны на изучении предшествующих фактов. Критерии политического анализа должны в этом случае неминуемо стать объектом теоретической рефлексии.

Исследование собственных теоретических оснований уже несколько десятилетий назад стало одной из наиболее приоритетных задач политической науки. Возникновение различных подходов и концепций является дополнительным свидетельством того, что эта задача еще весьма далека от своего завершения.

В послевоенный период традиционные, эмпирические в своей основе, представления о том, что предметом политической науки является анализ функционирования политических институтов и политического управления (правительственной деятельности) с акцентом на процессы принятия решений, различные уровни контроля над основными элементами политической системы при помощи выборов, целенаправленной деятельности правительства, политических партий, корпораций и т.д., сменились новыми, теоретическими по своему характеру поисками. Так, Д. Истон в работе “Политическая система" (1959) утверждал, что предметом политологии является изучение “авторитарного распределения ценностей в обществе". Против такого подхода сразу выступили многие специалисты, полагавшие, что определение Истона ставит перед политологами слишком обширную задачу, поскольку авторитарное распределение ценностей является системным свойством многих социальных институтов, например, таких как семья, религиозные организации, воспитательные учреждения и многих других.

Другое определение предмета политической науки было предложено Р. Далем, настаивавшим в книге “Современный политический анализ” (1963) на том, что политический анализ должен быть сфокусирован на изучении власти, авторитета и принципов управления. Данный подход, явно направленный против традиционного, также вызвал немало критических замечаний, касающихся слишком расширительного толкования сферы собственно политических исследований.

Такого рода критические замечания сами по себе грешат субъективизмом, поскольку ничто не может помешать нам рассматривать все явления, прямо или косвенно имеющие отношение к миру политики, например, - насилие, революции и политическую модернизацию, образование и воспитание, региональные и международные институты и конфликты в качестве объектов, имеющих такое же отношение к сфере политического анализа и, следовательно, к предмету политической науки, как конституционное право и история, политические партии и формирование различных философских представлений о политике.

Стремясь преодолеть противоречия, свойственные различным определениям предмета политической науки, редакторы авторитетного учебника "Политическая наука: новые направления" (1996 г) Р. Гудин и Х. - Д. Клингеманн, определяя политику как ограниченное применение социальной власти, полагают, что объектом политологии является изучение природы и источников этих ограничений и техники применения социальной власти в рамках данных ограничений. Такого рода определение, выходящее за пределы собственно политической науки и соприкасающееся с проблематикой, изучаемой в рамках общесоциологических теорий и, в частности, политической социологией, на первый взгляд, подводит к неутешительному выводу о невозможности дать определение политической науки в ее же собственных пределах. Проблема однако заключается, на наш взгляд, совершенно в другом. Критерии, позволяющие различать элементы собственно политического анализа от социологического, юридического, психологического, философского или этического, содержатся, вероятно, не в характере объектов, но, скорее, в особенностях аргументации и самих теориях, с помощью которых ученые строят свои гипотезы и выводы.

Понятие “теория" имеет несколько значений. Иногда она отождествляется (не вполне корректно) с разного рода догадками и гипотезами. Но обычно она ассоциируется с определенным типом взаимодействия между идеями, объектами, различными переменными и т.п.

Весьма существенным выглядит различие между спекулятивными теориями и построениями, лишенными спекулятивного элемента. Под первыми подразумевается такой тип теоретических конструкций, в рамках которых заключения и выводы, как правило, предшествуют конкретному анализу различных сторон изучаемых объектов.

К приведенному выше различию примыкает (но не сливается с ним) различие между нормативной теорией и теоретическими представлениями, ориентированными на эмпирические факты (“эмпирическая теория”). Нормативный характер теории определяется этическими установками (предиспозициями), ценностями и целями, формулируемыми в качестве основы для поведения индивидов и деятельности больших и малых человеческих групп или общества в целом. “Эмпирическая теория” ограничивается выводами, сформулированными на основе опыта и наблюдений за регулярно воспроизводящимися в той или иной сфере общественной жизни явлениями. При этом сторонники эмпирического анализа ориентируются на методы построения гипотез, принятые в естественных науках. Например, утверждение “солнце взошло” относится к разряду эмпирических фактов. Напротив, утверждение “солнце всходит и заходит в течении двадцати четырех часов" представляет собой уже теоретическую гипотезу.

Из этих двух рядов различий можно выстроить следующую типологическую схему:

Теории

Спекулятивные Не-спекулятивные

Эмпирические + +

Нормативные + -

Из данной типологии следует, что нормативная теория является спекулятивной “по определению", поскольку ее выводы формируются преимущественно на основе ценностных суждений. Напротив, можно определенно утверждать, что “эмпирические теории” тяготеют к не-спекулятивным суждениям. Вместе с тем, стремление ориентирующихся на эмпирические факты ученых к “высшей объективности" нередко оказывается не совсем обоснованным по причине множества трудностей, связанных с постижением исключительно сложной социальной и политической действительности. Тем самым претензии на объективность могут соприкасаться со спекулятивным догматизмом.

Следует отметить, что до недавнего времени интересы и теоретические разработки большинства как зарубежных, так и отечественных политологов, независимо от идеологических ориентаций, во многом основывались на комбинации спекулятивной нормативной теории со спекулятивными и не-спекулятивными эмпирическими конструкциями. По своему происхождению политические теории всегда были (и нередко остаются до сих пор) нормативными, ценностно окрашенными системами аргументации, обосновывающими преимущество того или иного государственного строя. В рамках такой аргументации вопросу о том, что есть на самом деле, предшествует вопрос о том, что должно быть.

Анализ политики сквозь призму подобных теоретических приоритетов (дополняемых, как правило, определенными идеологическими ориентациями и предпочтениями) всегда порождает противоречия. Например, традиционное априорное утверждение марксистской литературы - “социализм выше либеральной демократии” - было основано, с одной стороны, на идеологически ангажированном, абстрактном сравнении идеальных моделей соответствующих политических систем и режимов, а с другой - на сопоставлении социалистического идеала с реально существующими либеральными государствами. При этом игнорировалось необходимое, с точки зрения научного подхода, сравнение реальных либеральных и социалистических демократий. На этой подмене - идеал чего-то выше реальности чего-то другого-, собственно, и основывалась марксистско-ленинская политическая теория (научный коммунизм).

Разумеется, вопрос об отношении нормативных и ориентированных на эмпирические и исторические факты теорий не может ограничиваться рамками идеологических конфликтов, сколь бы всеобъемлющими и фундаментальными они не представлялись. Например, в современной политологии различные концепции демократии могут спонтанно выступать в качестве нормативного идеала постольку, поскольку демократическая система становится глобальным ориентиром массовых движений и политического сознания.

В связи с этим возникает и другой вопрос - может ли научная концепция демократии быть просто описательной или же она является продуктом какой-либо базовой теории. Поскольку в действительности концепция демократии разрабатывается и обсуждается на самых различных уровнях - от эмпирически-описательного до теоретического и философского (отличие последнего состоит лишь в том, что теоретическая рефлексия оказывается органически включенной в конкретную философскую систему и тем самым взаимосвязанной с метафизическими, эпистемологическими, этическими и проч. суждениями, характерными именно для данной системы), наши представления о демократии всегда являются до известной степени нормативными. В этом смысле в обществах, где либеральная традиция вполне укоренилась, даже эмпирическая наука отталкивается в своих посылках от разработанного в теории политического идеала. Соответственно, политическая теория нередко конструируется индуктивно, вбирая в себя элементы опыта.

Но если главное отличие нормативной теории от эмпирической теории (или науки) зависит от того - в какой степени последняя может или должна ориентироваться на определенные ценностно окрашенные нормы, возникает вопрос о критериях “правильности" (верификации) той или иной теории.

В своей, ставшей после второй мировой войны широко известной книге “Человек науки против политики власти” (1946) Г. Моргентау - немецкий ученый, эмигрировавший из нацистской Германии в США, отмечал: “Величие ученого не зависит исключительно от его способности делать различие между истинным и ложным. Его величие раскрывается, прежде всего, в его способности и решимости выбирать из всех истин, которые можно познать, те, которые познавать необходимо. Тот, кто способен только отличать правду от лжи, ошибается даже в том, что он знает. Ведь он не знает - какое знание необходимо и без какого можно обойтись. Проводя такое различие или будучи не в состоянии это сделать, ученый имплицитно обнаруживает моральные стандарты, которые руководят им, или же их отсутствие. Система морально детерминированного научного знания представляет картину мира, знать который важно и ориентироваться в котором необходимо. Научное знание, понимаемое таким образом, несет с собой моральную оценку того, чему оно обязано своим существованием. Однако, с того самого момента, как это моральное решение прорастает из индивидуального уравнивания обществоведа и получает привкус его иррациональной природы, рациональность научного ума и его притязание на универсальность подпадают в данном случае еще и под другое ограничение".

Резкая критика, данная Г. Моргентау эвристическим и моральным стандартам научного знания и его носителей, во многом была вызвана глобальным разочарованием ученых его поколения в возможностях как социальной науки, так и западных либеральных демократий, не сумевших предотвратить прихода нацистов к власти в Германии и стремительной экспансии тоталитарной политики во всем мире.

Вопрос о границах и возможностях общественных наук вообще и политологии, в частности, приобретает поистине драматический характер и в современной России. Претензии гуманитарной интеллигенции с начала “перестройки” на разработку концепции “социализма с открытым лицом", а после ее краха нового российского варианта либерального государства потерпели полный провал, столкнувшись с реальностью жесточайшего экономического и политического кризиса. В этих условиях вопрос о содержании, месте и роли политического знания в плане его возможностей оказывать реальное воздействие на политические процессы нуждается в более подробном анализе.

Политологи в различных странах обычно подразделяются по своему профессиональному кодексу на приверженцев “знания ради самого знания” и на сторонников применения на практике вырабатываемых наукой рекомендаций. Помимо ученых, поддерживающих тесные связи с профессиональными политиками, ко второй категории можно причислить и тех специалистов, которые рассматривают политическую науку как важнейшую составную часть гражданского и политического образования. Между двумя крайними точками - исследование политики ради самого исследования и концепцией гражданского образования - находится идея политической науки как специфической области знания и образования, способной оказывать влияние на окружающий мир.

Страницы: 1, 2